— Ну что ж, Наденька, вы неплохо поработали, — похвалил Василий. — Я еще не очень представляю, как ваши сведения помогут в расследовании, но, возможно… Погодите, я совсем забыл — пора включать новости.
Детектив щелкнул выключателем, и на экране телевизора появилась дикторша:
— …сочувствие родным и близким покойной. Неделю тому назад она дала свое последнее интервью нашей программе, которое мы теперь повторяем.
На экране возник уголок парка со скамейкой, на которой в свободных позах сидели человек с микрофоном и статная женщина в длинном темном платье, единственным украшением которого служила крупная янтарная брошь.
— Госпожа Лавинска, местом нашего интервью вы избрали Вермутский парк. Почему?
— Здесь произошли события, заставившие меня выступить с этим заявлением, ответила госпожа Лавинска приятным грудным голосом. — Я имею в виду митинг Социалистической партии, заявленный как акция протеста против ухудшающегося уровня жизни.
— То есть то мероприятие, где национал-большевики учинили, мягко говоря, некоторые беспорядки? — уточнил корреспондент.
— Да, — кивнула Лавинска. — Знаете, я всегда была за социальную справедливость и дружбу между народами и не хочу иметь ничего общего с хулиганами, ненавидящими мой народ и использующими нацистскую символику. После митинга я потребовала от руководства Социалистической партии отмежеваться от национал-большевиков, однако это до сих пор не сделано. И так как мне стало ясно, что многие мои коллеги по партии негласно сочувствуют идеям, совершенно для меня неприемлемым, то я приняла решение, да, очень трудное для меня, но окончательное, о выходе из Соцпартии.
Лавинску и корреспондента сменили кадры митинга в том же парке — два десятка молодых людей в кожаных куртках с красными повязками на рукавах, где в белом круге чернели серп и молот. Они держали плакаты «Долой ваш собачий язык!», «Вся власть НБП!» и прочие в том же духе и выкрикивали соответствующие лозунги. Камера выхватила крупным планом одного из лимоновцев — Василия поразили его пустые глаза и явно нескоординированные движения, хотя на пьяного он похож не был.
— Вася, а почему парк называется Вермутским? — спросила Надя, когда сюжет завершился.
— Особенности национальной топонимики, — озорно усмехнулся детектив. Раньше парк носил имя Калинина, но все его называли Вермутским, поскольку там каждодневно собирались пьяницы и пили «Вермут». В советские времена под этим названием продавалась дурно пахнущая бормотуха, и мы даже не представляли, что на самом деле вермут — это особая настойка на травах. В общем, после советской власти название Калининский по вполне понятным причинам решили отменить, а чтобы не придумывать чего-то заумного, то так и назвали — Вермутский.
— А, ну ясно, — кивнула Надя, то ли поверив, то ли не поверив дубовскому объяснению. — Погодите, совсем забыла! Кто-то из депутатов, уж не помню из какой фракции, говорил мне, что накануне этого нашумевшего интервью Лавинска встречалась с Манфредом Петровичем Нахтигалем, причем прямо у него дома.
— Вот оно как, — хмыкнул Василий. — Лимоновцы, Петрович, Лавинска, митинг, интервью, авария… Нет, неспроста все это. — И детектив решительно набрал домашний номер инспектора Берга.
Вечерние новости смотрел в своей скромной квартирке и Манфред Петрович Нахтигаль. Разумеется, он не мог знать о разговоре частного детектива Дубова и журналистки Чаликовой на другом конце города, но душу мятежного экс-путчиста грызли смутные опасения.
«Только бы никто не пронюхал, что она была у меня перед этим идиотским интервью, — думал он, тупо глядя на брошку Лавинской. — Я-то знаю, что я не при чем, но на фига мне лишняя шумиха? Сейчас ведь чуть что — все шишки на меня. Или и вправду куда-нибудь смыться, да хоть бы за товаром, черт бы его подрал, пока шухер не пройдет? Мне в этом деле засвечиваться ни к чему».
Взор Петровича упал на ворох неоплаченных коммунальных счетов, и его настроение испортилось вконец.
— Мошенники, — переключился неугомонный пенсионер на своих более преуспевших единомышленников, — пока я им нужен был, то так и подкатывали на своих сраных «мерседесах» — мол, ты у нас, Петрович, славный герой, узник совести, поагитируй за нас. А теперь, как в этот долбанный парламент пролезли, будто вши, так и знать больше не хотят. Гнушаются, видите ли! Хоть бы пачку чая кто прислал. Небось как следующие выборы подойдут, так опять припрутся. А вот жопу им!..
Петрович бросил раздраженный взор в телевизор — там шел обзор зарубежных новостей: Лужков торжественно сдергивал простыню с очередного изваяния Церетели. Но даже и эти невинные кадры не улучшили Петровичу настроения:
— Лужков тоже скотина, уж так меня расхваливал, а хоть бы копейкой ссудил. Вы, говорит, дорогой Манфред Петрович, главный борец с национализмом, пламенный защитник русскоязычного населения во всем ближнем, дальнем и внутреннем зарубежье. Свинья в кепке! А сам чего вытворяет с этими, как их, «лицами кавказской национальности». А по-моему, так на свете существуют лица только двух национальностей: недорезанных буржуев и трудящихся!
Тем временем с экрана уже вещал телеобозреватель, который обычно в завершение выпуска подводил итоги дня:
— Можно сказать, что с уходом Лавинской левый фланг нашего политического спектра лишился последнего истинного социалиста — ясно, что назвать банкиров и домовладельцев из фракции «За ОС» левыми можно лишь с очень большой натяжкой.
— Что верно, то верно, — немного успокоившись, согласился Петрович. Хоть покойница и впадала порой в ересь опортунизма и ревизионизма, но за интересы трудящихся стояла твердо.