Вторым «вдохновителем» стал Эмиль Чоран, французский философ-экзистенциалист румынского происхождения. Его книгу подарил мне Афоня — Сергей Афанасьев, гомельский поэт, музыкант, инженер-конструктор, с которым мы также кое-как «коротали» те «лихие девяностые». В отличие от Зощенко Чоран открыто и уверенно признавал за собой право «выставлять душу на показ». Хотя бы потому, что, по его мнению, намеки на «трансцендентальную» тоску испытывал, кажется, каждый, кто хоть однажды честно заглядывал «внутрь себя». Отдельный вопрос — кто еще сохранил подобную способность и возможность в сегодняшнем прагматичном информационном бедламе?!
Мои «Этюды» совсем не претендуют на столь значимую аллюзию, но все-таки — как говорят в Одессе!
Спасибо Классику — Николаю Богданову за уникальное постмодернистское предисловие. (Сам он, попыхивая сигаретой и пряча за дымными стеклами очков взгляд пронзительно голубых глаз, иронично продолжает утверждать, что даже не знает точного значения этого словечка — «постмодернизьм»).
Спасибо Сергею Тихову, Мастеру и Мистику, который любезно согласился оформить книгу своими изысканными рисунками.
Спасибо Оле, моей жене, за то, что терпеливо была рядом — и когда эти стихи появлялись, и когда они собрались вместе в представленной этой книжке.
ПРОЛОГ
1. ЭТЮДЫ
В карете «скорой помощи»
по городу я мчал.
Я ел сырые овощи
и выцвела моча.
Мне врач микстуру выписал,
в карете покатал.
И чтоб я снова цветом ссал,
таблетками пытал.
Пытай! Не допытаешься,
очкастый альбинос!
Ты хорошо питаешься,
а у меня понос.
ЭТЮД ПРО ДОЖДЬ В ГОРОДЕ
В старом городе шум дождя —
словно топот копыт в поле.
Словно камни забыть хотят
маету многолетней боли.
Словно память подвластна слезам.
Время гонит свою колесницу.
Снова в городе пляшет гроза
и на древних камнях веселится.
ЭТЮД ПРО НОЧЬ ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ
…Товарищам мазут не нужен?!
Бессонна ночь в заботах о…
Замерз червонец в желтой луже.
Крадется ветер под пальто.
Опять мороз по коже улиц
гоняет кошек и бомжей.
Любовным чтивом обманулись
домохозяюшки уже.
Чернильным страхом осьминога
фантазию оргазм настиг.
У ночи так мазута много —
на мысль, на след, на ритм, на стих.
ЭТЮД О ВАКХЕ
В плену танцевальных оргий
мечтал о бессмертии Вакх.
Его консультировал в морге
старший смотритель зевак.
Выстроившись, претенденты
там распевали псалмы
о целях и видах аренды
жизни, тюрьмы, сумы.
Вакх, пируэтом взбешенный,
требовал нимб и вина.
В морге народ искушенный
все ему выдал сполна.
Бог его принял, как брата,
и в Пантеон снарядил,
чтоб не родился обратно
идол пьянчуг и кутил.
ЭТЮД ПРО БЕГЕМОТА
Я — бегемот, застывший в нищете
болотной топи, мутных вод и грязи.
Здесь тешатся вьюны касаньем тел.
Здесь хвастают хвощи изыском вязи.
На шкуре, мхом покрытой и гнилой,
сидит пичуга и клюет мне спину,
чтоб отыскать жучков, сбивая твердый слой
земли, травы и высушенной тины.
Стопы мои навечно приросли
к осклизлой липкой черной донной каше.
Мучительная лень бездействия не злит.
И жаба у ноздрей не будоражит даже.
Истома, растворенная в воде —
как кульминация идеи созерцания.
Я — бегемот (кто я?) в болоте (где?),
медитативный свет узревший (иль мерцание?).
ЭТЮД О СМЕРТИ НА ЗАКАТЕ
Обладатель водительского удостоверения
за номером
сто восемьдесят пять двадцать шесть пятнадцать