У Ильинского его собственная фантазия, склад его интеллекта тоже предрешает сферу наблюдений. Трудно, конечно, определять короткими словами такую обширную и и разнообразную деятельность, как характер наблюдательности большого артиста. И все-таки я беру на себя смелость сказать, что Ильинский — наблюдатель лучше всего видит проявления забавного плутовства, наивные ухищрения простого человека казаться умнее, лучше, шире, его стремление скрыть проявления мелкого и неопасного эгоизма.
Вообще Ильинский предпочитает людей добрых, а не злых. Он чаще и охотнее занимается юмором, нежели сатирою. Его палитра в юморе всегда богаче. Он охотнее подтрунивает над своими персонажами, чем осуждает их. Так это было и смолоду.
И ход мыслей, и умение видеть вокруг себя, и осуществление уже в актерских образах своих мыслей и наблюдений— все у этого артиста непохоже на «товарищей-комиков». За 30 лет сравнительно близкого общения я, как мне кажется, неплохо изучил Ильинского. И все равно, каждый раз, когда я присутствую при том, как он на репетициях или дома, тренируясь, или в спектакле исполняет новую роль, новое произведение для художественного чтения, меня поражает свежесть и новизна его фантазии. Ильинский всегда находит краски и штрихи, которых не ждешь. Он осуществляет их средствами, которые тесно связаны с его и только с его индивидуальностью.
Как комический автор, драматург и новеллист, я, славя богу, наперед могу сказать, где лежит смех аудитории, где будут улыбки, где надо ставить комические акценты в любом этюде, отрывке, сцене. И если исполнители (или авторы) — деятели обычного среднего типа, я редко ошибусь в своих прогнозах. Не то, когда этот же этюд попадает в руки Игоря Владимировича.
Он все перепутает в том «среднекомическом» сценарии, о котором я говорю. Смех возникнет не там и совсем не по тем поводам, какие я ждал. Впрочем, имея дело с Ильинским, я уже и не позволяю себе моих прогнозов. Я с нетерпением жду: чем порадует меня сегодня старый друг? И друг никогда меня не обманывает.
Ильинский в комической роли рассказывает нам так много о человеке, которого он играет, что мы чувствуем себя обогащенными встречею с этим персонажем. Его интонации и жесты, его мимика, все его поведение на сцене веселит нас именно тем, что во всем мы постигаемвторой план. Персонаж, говоря то-то, в сущности, хочет иного. А чего иного — это нам показывается абсолютно точно. И это иное есть проявление антисоциальных свойств персонажа. Нет, нет, перед нами разоблачается не злодей, а чаще всего глупец себялюбец, тщеславный или трусливый человечишка. Но эти-то свойства персонажа и смешат нас. Ильинский, показывая мелкие черты изображаемого им героя, заставляет нас стать на позиции высокие и принципиальные. Нам жалок этот человечишка, весь зрительный зал обратился теперь в трибунал, осуждающий пошляка.
И, что очень важно, смешные свойства персонажа обнаруживаются там, где их никто не ждал, — Ильинский про- лагает новые дороги для нашего осуждения.
Таков был юмор Ильинского и в «Рогоносце». Таков он и в других его ролях.
А следующая большая работа Ильинского — Аркашка в «Лесе» все в том же театре, носившем странное название ГОСТИМ.
Я очень люблю и необычайно высоко ценю А. Н. Островского. Поэтому, полагаю, мне простительно будет сказать, что «Лес», насчитывающий огромное количество великолепных сцен, персонажей, удивительных диалогов и мыслей, есть наиболее слабая по своей драматургии пьеса великого писателя. «Лес» просто рассыпается на отдельные куски — частью интересные и захватывающие, частью вялые. Мне кажется, это происходит потому, что для большой галереи типов, взаимоотношений, наблюдений и характеристик, вложенных автором в «Лес», чересчур слаба первая и долженствующая скрепить всю пьесу интрига: судьба Ксюши и молодого Восьмибратова. Для такой махины, как «Лес», эта любовь с препятствиями может служить тоже только одним из эпизодов.
Сколько раз ни приходилось мне видеть «Лес» на сцене, всегда я убеждался, что собрать воедино эту вещь невозможно. Поэтому и вышло так, что в постановке ГОСТИМа на первое место вышел комик — Аркашка. В данной постановке в нем ничего почти не осталось от вымершего задолго перед тем социального типа люмпен-актера. Играть Аркаш- ку как фигуру бытовую невозможно было уже в 20-х годах. Ни постановщик, ни исполнитель — Ильинский — и не ставили перед собою этой бессмысленной задачи.