Ильинский настолько чуток как исполнитель, отличается таким вкусом и такою любовью к тексту, им читаемому, что рассказ никогда не предстает слушателям как «похождения Глупышкина» (а были, повторяю, у Зощенко и такие интерпретаторы, обращавшие его новеллы в глупо-комические приключения). У Ильинского отлично дойдет до аудитории второй и третий пласт Зощенко.
Удивительно вот этакое свойство юмора у Ильинского: за каждым взрывом смеха, за каждою улыбкой зрителя видны затронутые им куски реальной жизни. Это почти всегда конфликты, то есть столкновения этической нормы и данного случая, в котором норма нарушена, попрана, искажена. Так и только так сатира обращается в глашатая социальной правды. Но редко кому из актеров-комиков удается послужить возглашению этой правды.
Когда читаешь кряду томик Зощенко, кажется, что во всех рассказах с вами говорит один и тот же человек. Кто-то из читателей усмотрит в зощенковском языке ироническую стилизацию автора «под простого человека». Другой читатель воспримет эти вещи как запись некоего фольклорного типа. Но единство интонации и лексики — вне сомнения.
И. В. Ильинский в своем чтении показывает нам, что в каждой новелле мы имеем дело с другим персонажем. Правда, их речь схожа. Но они же — современники, даже земляки, в них есть что-то специфически ленинградское. Такое сходство естественно. И оно ничуть не затемняет индивидуальных особенностей героя в каждом рассказе. Больной, страдающий тиком и повествующий о больнице, которая его напугала, нимало не похож на управдома, пытавшегося ухаживать за «аристократкой». Посетитель кино ведет себя совсем иначе, чем ограбленный «по ходу пьесы» любитель Мельпомены. И вот — новая личность: скромный обитатель ленинградской окраины, наткнувшийся на непорядки в своей районной бане. У него и темперамент другой, нежели у больного или неудачливого кинозрителя. Больной негодует. Кинозритель переживает нечто вроде гибели в водной пучине; соответственно стремительны, темпераментны, остры его реплики, его восприятие обстановки… А гражданин, пришедший помыться, если хотите знать, — примиренец. Он даже боится заявить в печати или в райсовете о плохой работе бань.
В данном случае Ильинский не привносит ничего, искажающего замысел автора. Банный завсегдатай таким и написан. Но надо обладать острым восприятием исполняемого текста, надо иметь фантазию и всю клавиатуру нашего артиста, чтобы сообщить этому герою его неизбежные черты: какая-то доза покоя, узкий кругозор, восприятие нелепой обстановки бани, в сущности, как чего-то обычного… И — трусость.
Я не могу пройти мимо того, что И. В. Ильинский в тридцатых годах читал один мой эстрадный рассказ. Он назывался «Тоже ударник». По теме это была сатира на рабочих, которые не желали работать. «Прогульщик» — словечко, не сходившее со страниц печати в те годы. Рассказ был решен гротесково, даже буффонно. Я специально разработал вместе с И. В. интонации, выражения и обороты фраз в рассказе. Тут я убедился, что как исполнитель Ильинский в достаточной мере требователен и даже капризен. Впрочем, капризы эти идут от его артистической честности: Игорь Владимирович совсем не может делать и говорить на сцене (и на эстраде) того, что он не принял всем своим нутром. Он должен вжиться, вдуматься в каждое слово, в каждый свой жест, в малейшее движение мускулов лица или глаз.
Читал Ильинский мой рассказ чрезвычайно серьезно. Он, в сущности, играл маленькую эту историю, несмотря на то что и текст и сюжет были сильно гиперболизированы. Должен сказать, что мне и самому часто приходится выступать с чтением моих рассказов. И я чаще всего добиваюсь еще до чтения непосредственного и полного общения с аудиторией (примерно такого, как это бывает у конферансье, вступившего в беседу со зрителями). И только ощутив этот контакт с аудиторией, я начинаю читать. Причем и в чтении я сохраняю общение с аудиторией не действующих лиц рассказа, а мое авторское общение, уже найденное и закрепленное. Рассказываю о сем здесь для того, чтобы подчеркнуть и оттенить прямо противоположную манеру Ильинского. Его общение со зрителями — общение актера, который переживает то, что рассказывает. Он обращается к своим зрителям, чувствует их (иначе он был бы плохой актер), но он в образе, в роли. И следующий рассказ будет излагать для той же залы уже новый персонаж.
Так вот, меня поразил искренний серьез, с каким Ильинский обращался к зрителям в роли буффонного персонажа моего рассказа.
Из современных авторов Ильинский читает еще и Михалкова. Басни этого писателя дают отличные возможности нашему артисту показывать всю палитру своих красок. Самый жанр басни, где действуют антропоморфные животные, вероятно, больше, чем кому-либо из наших чтецов, подходит Ильинскому. В этих человекозвериных масках ясная и чистая фантазия Ильинского находит для себя богатую пищу.