Гиперболы, к которым, как всякий юморист, Булгаков прибегал, описывая что-нибудь, были такими мягкими, прятались в таких добрых и наивных интонациях, что сперва слушатель и не воспринимал эти преувеличения. Но вдруг рассказчик кладет, так сказать, последние мазки в своем варианте событий и все смеются — неожиданно для себя. Оказывается, мы внимали не обыденной истории, а отлично построенной юмореске, к которой автор незаметно подвел нас, — к нелепым и смешным сторонам и самого происшествия и его действующих лиц.
Думаю, совсем не случайно Булгаков — автор лучшей инсценировки «Мертвых душ». Перу Михаила Афанасьевича принадлежит фельетон, опубликованный в сборнике «Дьяволиада».
Почему я заговорил об этом здесь?
По-моему, Булгаков и в жизни иронически пародировал гоголевскую манеру отображать мир. Словесная пышность Гоголя, старомодность для нас его речений и словооборотов помогали Булгакову иногда прятать свое подлинное отношение к явлениям, а иногда делать смешными те или иные негативные факты и черты наших дней. К тому же Булгакову и в беседе было свойственно высокое ощущение ритма. И в такой стороне речи Гоголь очень выручал Михаила Афанасьевича: пародируя гоголевский роскошный ритм (на мой взгляд, несвойственный русскому языку, но типичный для Украины), он мог выражать ритмически свое сатирическое отношение в великолепных «цветах красноречия», за которыми пряталась и из которых выглядывала его собственная ирония.
Все сочинения Булгакова буквально пропитаны иронией. Почитайте-ка сами! (Я говорю о прозе; но и в драматургии не только автор часто ироничен: многие персонажи вооружены этим самым острым и тонким оружием юмориста.)
В памяти моей достаточно рельефно и сегодня еще возникает картина появления Михаила Афанасьевича в нашей крошечной квартире первого этажа в Нащокинском переулке. Вот он входит вместе с Сережей. Происходит, несколько церемонно, обряд взаимных приветствий. Затем мальчики изъявляют желание отправиться поиграть во двор. Михаил Афанасьевич дружески и вместе с тем строго предупреждает пасынка против возможных эксцессов во время этой прогулки." Говорит он тихим голосом, но услышать можно. И тут бросается в глаза его удивительная манера говорить Даже с ребенком: уважительно и мягко, заставляя Сережу логически мыслить вместе с собою. Примерно так:
— Ну, сам посуди, друг мой, в каком виде предстанем мы перед твоей мамой, если ты поведешь себя недостойным образом, — например, испачкаешь или порвешь платье, примешь участие в драке и так далее… Очень тебя прошу: подумай и о моей ответственности за твое поведение…
Если бы не бесконечная доброта Михаила Афанасьевича и его лучистый юмор, такие нотации производили бы впечатление нудных. Но Булгаков изредка косит и на меня большим серым глазом — оцениваю ли я смысл его рацей? — и к мальчику наклоняется так доверительно, с такой деликатностью и любовью, что трудно сдерживать смех… А смеяться нельзя: ведь это педагогическая акция!..
Сережа внятно заявляет, что он вполне понимает свою ответственность перед дядей Мишей и мамой. Мальчики удаляются. А мы с Михаилом Афанасьевичем размещаемся в моем микрокабинете. И тут начинается разговор обо всем, что составляло «злобу дня» в литературе, искусстве, политике. Беседа течет плавно, но быстро. Обсуждаем новости, главным образом литературного порядка. Я больше знаю, чем мой гость, ибо бываю в Союзе писателей, в Доме Герцена. Булгаков с интересом выслушивает мою информацию. Он несколько преувеличивает свою реакцию — все в той же манере иронически пышной вежливости. То дело он восклицает:
— Что вы говорите?! Кто бы мог подумать?! Вообразите только!
Но не только интонации, а и взгляд гостя показывает, что он полагает многое из того, о чем я повествую, смешным, мелким, нелепым, осуждает конъюнктурные сочинения и спектакли. Иными словами, он буквально убивает различные попытки торопливо снискать популярность, угодить невзыскательному вкусу…
Беседа принимает характер более активный. У Михаила Афанасьевича непременный запас забавных фактов, словечек, наблюдений… И меня обычно поражали не только самые сообщения, а их отбор, сделанный Михаилом Афанасьевичем оригинально и неожиданно. Помню, например, один рассказ Булгакова — устный.
Когда его пьеса «Дни Турбиных» с огромным успехом шла в Художественном театре, целый легион попрошаек «стрелков» — так назывался этот род аферистов — одолевал Михаила Афанасьевича, считая, что он стал богачом и что ему ничего не стоит выбросить даже сотни рублей на подачки. «Стрелки» и писали Булгакову, и навещали его на квартире, и ловили на улице. А один такой тип позвонил по телефону в пять утра. Именно время поразило нашего друга. Днем-то звонили часто…