Как-то я спросил Ахматову: как она относится к карикатурам и эпиграммам на нее?
Анна Андреевна пожала плечами и ответила совершенно спокойно — видно было, что это для нее решенный вопрос:
— Что же, это часть славы.
Тема карикатур вызывает в моей памяти следующий эпизод. Из разговора с Ахматовой я выяснил, что она имеет множество возражений против некоторых сочинений Льва Толстого. И тогда я нарисовал нижеследующий шарж: Ахматова кидается на Толстого, норовя вцепиться ногтями в его бороду…
Анна Андреевна очень смеялась над этим рисунком и попросила, чтобы я подарил ей этот лист. (Замечу попутно: «художественной ценности» шаржик не представлял, рисую я дилетантски, но по каким-то соображениям Ахматовой захотелось заполучить подобное изображение своей «дискуссии» с великим писателем.)
Надо сказать, что Анна Андреевна даже самых люби мых своих авторов принимала не полностью (исключение составлял лишь Пушкин, о нем она всегда говорила с улыбкой, словно о живом и самом дорогом для нее человеке). А вот с Львом Толстым у нее были большие «счеты». С ее памятливостью, умением глубоко «вчитываться» она находила у Толстого множество огрехов. Так, например, Ахматова утверждала, что Анна Каренина не могла быть рав к дочери, рожденной Вронского. «Ребеноклюбимого не бывает безразличен!» — утверждалатесса.
Впрочем, она понимала все величие Льва Толстого. Но ее, в частности, весьма огорчала попытка реформации, затеянная графом. Анна Андреевна была верующей, православной. И Толстого и Достоевского (которого она очень высоко чтила и с которым как читательница была ближе всех в русской литературе) называла ересиархами…
Очевидно, надо записать еще вот такой эпизод. Анна Андреевна дружила с внучкой Льва Толстого — Софьей Андреевной Толстой-Есениной. К сожалению, Софья Аид- реевна уже скончалась. Она была Лет на десять моложе Ахматовой. Иногда Толстая приходила к нам, чтобы навестить Анну Андреевну. И вот случилось как-то, что вышел из дома с этой гостьей. У нас завязалась беседа о Толстом, о Ясной Поляне, где Софья Андреевна директорствовала многие годы… (Кстати, лицом она была похожа на деда — тот же русский нос, те же небольшие и злые серые 1лаза, тот же неукротимый темперамент и желание все сделать по-своему…)
И вот по дороге я рассказал Софье Андреевне, что у Ахматовой есть претензии к ее великому деду, что поэтесса далеко не безоговорочно почитает Льва Николаевича. Софья Андреевна с огромным интересом слушала меня.
Я спросил ее: говорила ли с ней об этом когда-нибудь сама Ахматова?
Она ответила так:
— Никогда! Но я чувствовала то, о чем вы мне сказали. Ее сдержанность, когда речь заходила о Толстом, была подозрительна…
Весьма полемическое отношение было у Ахматовой к Чехову.
Так как я очень высоко почитаю Чехова, ценю в нем кроме литературного таланта еще и глубокий ум, не затемненный никакими априорными представлениями или идеями, то за Антона Павловича я часто заступался в разговорах с Ахматовой. Она же указывала мне на неудачные места в его рассказах — неточности психологические или сюжетные. А однажды сказала о Чехове вот что:
— Он неверно описал Россию своего времени. Он был больным человеком и видел все в свете предстоящей гибели своей. А ведь в девяностые годы страна росла и экономически и политически. Чехов не почувствовал предстоящей революции. Его провинция была уже чревата двадцатым веком, но он прошел мимо этого.
Мое преклонение перед Чеховым не поколеблено точкой зрения поэтессы. Но должен свидетельствовать, что ее критика всегда была обоснованна.
Впрочем, на мой взгляд тут есть и еще один важный момент.
Помню, в тридцатых годах на одном вечере в Политехническом музее я слышал выступление Вл. И. Немировича-Данченко. Говоря о Чехове, которого он, в сущности, открыл как драматурга и привел в Художественный театр, Владимир Иванович назвал его поэтом. Меня очень поразило тогда, как же это я сам не понял до сего дня, что Чехов именно поэт!
И рассказы Чехова и его пьесы, в какой-то мере испытавшие влияние Ибсена, именно поэтичны. Ранний Чехов был только реалистом. Но со временем он ввел в свои произведения именно поэтическую тональность. Чтобы увидеть это конкретно, достаточно перечитать подряд две пьесы Чехова, написанные на один сюжет: «Леший» и «Дядя Ваня». Вторая драма есть опоэтизированный вариант первой.
Зачем я это написал? А затем, чтобы сказать: поэту Ахматовой не по дороге с поэтом Чеховым. Она иначе понимала поэзию и потому полемизировала с ним.