Выбрать главу

Я и в тот момент понимал, что лишаю историю русской литературы многого, отказавшись присутствовать при такой встрече. Думаю, меня поймут…

необыкновенно высоко цениламне Д. Д. Шостаковича. Мне известно, что на одной из своих книг, подаренных ему, она начертала: «Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я живу на земле».

И вот однажды ей надо было поговорить с Шостаковичем по какому-то делу, в котором он мог помочь, ибо был депутатом Верховного Совета.

Словом, Анна Андреевна попросила его приехать к нам. И утром перед приездом Дмитрия Дмитриевича она заметила:

— Все это хорошо, но я не знаю, о чем надо говорить с Шостаковичем?..

Как выяснилось уже на следующий день после визита, Дмитрий Дмитриевич (не зная, разумеется, о словах Анны Андреевны) своим домашним, собираясь на Ордынку, сказал:

— О чем же я буду говорить с Ахматовой?

А говорили они превосходно… Я как сейчас вижу Шостаковича, сидящего за круглым обеденным столом в вежливой позе… Сам-то я скоро покинул комнату, чтобы не быть лишним…

Летом 1954 года я завел небольшую тетрадку, куда стал заносить заметки об Анне Андреевне, ее слова и наши разговоры с ней. К сожалению, меня, что называется, ненадолго хватило, и я вскоре забросил свой дневничок…

Вот некоторые из тогдашних моих записей.

8. VII.54. Сегодня днем Анна Андреевна рассказала, что, когда вышел сборник ее стихов «Подорожник», эта книжечка попала в руки некоей поэтессы Изабеллы Гриневской (по определению А. А. — сверстница Щепкиной-Куперник, все ясно). Гриневская пришла от «Подорожника» в такую ярость, что топтала книгу ногами и кричала:

— Такие стихи могла написать только прачка!..

О Блоке говорит подчеркнуто уважительно, но не любит его (как соперника акмеистов, в частности Гумилева). В жизни встречалась с ним мало и отчужденно. Очень сердится, когда разные пошляки ей приписывают роман с

Но очень обижается на А. Н. Толстого за то, что он попытался вывести поэта в образе Бессонова («Хождение по мукам»). Считает это сведением счетов и непохожим пасквилем. Говорит: вот Достоевский сделал же убедительную карикатуру на Тургенева в «Бесах». А этот не сумел.

Вообще считает, что начало «Хождения по мукам» недостоверно. Толстой описывает Москву и сестер Крандиевских (москвичек), на одной из которых он и женился (Нат. Васильевна Толстая-Крандиевская), а делает вид, что это — в Петербурге. А сам и люди и все другое. Доказывает подробно и убедительно эту концепцию.

А способность у Ахматовой проникать в глубь литературных произведений такова:

Маргарита Алигер лет 6 тому назад пришла к нам и прочитала Анне Андреевне новую свою поэму о любви к покойному мужу (композитор Валентин Макаров, убит на войне). Читка шла с глазу на глаз.

Анна Андреевна сказала так: в этой поэме тот недостаток, что посвящена она и толкуете вы об убитом муже, а думаете о другом человеке и любите сейчас этого другого.

Алигер была поражена и признала, что это — правда.

Очень деликатна. Готова хвалить еду, платье, внешность, — словом, что угодно, лишь бы не обидеть кого-нибудь.

Но в оценке стихов беспощадно искренна. Тут никогда не лукавит и, преодолевая свою деликатность, говорит прямо:

— Мне не нравится.

— Рифма — крылья при собственных стихах и груз при переводе. Она заставляет часто выбрасывать из подлинника и добавлять что-то от себя. И получается ерш из меня и переводимого автора.

Очень уважительно отзывается о Федоре Сологубе. Рассказывала, что он устраивал вечера в пользу революционных партий. На этих вечерах бывали банкиры и другие богачи, платили сотни рублей за билеты. Сама Анна Андреевна читала на подобном вечере.

Со смехом рассказала: Александр Леонидович Слонимский — старший брат писателя — уверял, что на вечере у Сологуба все были голые. Дескать, сам это видел. Переубедить его было невозможно, пока кто-то не догадался спросить:

— А вы, Александр Леонидович, тоже были голый?

Отказывался отчаянно, и тут выяснилось, что и не бывал он никогда у Сологуба.

— Как возникает стихотворение? Строчка — зерно. Она приходит в готовом ритме. Она^ — из середины стиха чаще, чем первая строка…

— Сколько раз давала себе слово заметить, как долго пишется стихотворение… И ни разу не смогла это сделать.

— Знакомые удивлялись, как я жила в коммунальной квартире (дом Шереметевых), —с одной стороны радио, с другой — шумная семья. А я ничего не замечала. Я, как Евгений в «Медном всаднике», который был «полон внутренней тревоги» и потому ничего не видел и не слышал.