В значительной мере самоуважение нашего друга обусловливалось тем высоким мнением о своем творчестве, которое присуще было Михаилу Михайловичу всегда. А в двадцатых годах Зощенко был в зените славы. И получил он ее от народа, который, как я уже сказал, быстро и полностью оценил и талант автора, и скрытую в жестких подчас новеллах доброту его, и бешеную силу неповторимого юмора.
Утверждаю: веселыми пустячками завоевать мнение, а тем паче любовь народа, невозможно. Замечательный советский журналист и писатель, лучший редактор, какого я знал за мой более чем полувековой стаж литератора, — Михаил Кольцов повторял нам, своим молодым сотрудникам: «Не думайте, что вы умнее читателя; не пытайтесь ему выдать пустяки за серьезные вещи!» Увы, и по сей день видим мы авторов, которые сознательно пробавляются таким образом в своих сочинениях; хватает и невзыскательных редакторов.
Зощенко брался за перо только в том случае, когда усматривал в действительности тему, достойную сатирического осмеяния. Его короткие рассказы выглядели особенно значительными на фоне мелких или даже условных тем, которые служили поводом для фельетонов и псевдоновелл многим и многим нашим коллегам.
Вот несколько фабул Зощенко.
В вагон входит молодой человек, а следующая за ним пожилая домработница загружена вещами в такой мере, что задыхается и почти уже не может идти. Пассажиры возмущены таким отношением к работнице. Они выражают молодому человеку свое негодование. Но эксплуататор огрызается: это не домработница, а его собственная мать! И тогда народ перестает укорять парня, всем даже становится «совестно». Раз это его родительница, значит, он вправе нагружать ее непомерной работою. Конечно, хорош тут сынок. Но и граждане пассажиры достойны похвалы!
Направляясь к врачу, пациент дома вымыл больную ногу, которую надо показать доктору. А уже в поликлинике обнаружилось, что вымыта не та нога, которую будут осматривать. А вымыть обе ноги и в голову не пришло пациенту!
Молодой человек встречался с девицей три дня, а затем они расписались. На свадебном пиру молодожен при возгласах «горько!» принялся целовать не свою новоиспеченную супругу, а ее подругу, ибо он не вполне отчетливо представлял себе внешность жены. Вряд ли можно точнее выразить в сюжете юмористического рассказа тему легкомысленных браков.
В двадцатых и тридцатых годах Михаил Михайлович достаточно часто выступал в сатирических журналах с фельетонами по конкретным материалам. Редакция «Смехача», а когда это издание было переведено в Москву, то новый ленинградский журнал «Бегемот» поручали Зощенко по письмам, полученным с мест, создавать сравнительно краткие комментарии. Многие из этих фельетонов вошли в книги рассказов сатирика — и в виде отдельной рубри-, ки, и в разделе рассказов, если их содержание и тема подходили для сего.
Свои фельетоны Михаил Михайлович излагал тем же своеобразным языком, каким писал рассказы. Узнать автора не представляло труда. К тому же часто под фельетоном стояла подпись: Михал Михалыч. Был еще один псевдоним для таких заметок из жизни реальной: Гаврилыч.
В конце 50-х годов в Ташкенте вышла диссертация об Ильфе и Петрове, написанная неким А. Вулисом. Неглубокий автор этой работы, склонный к конъюнктурным концепциям, позволил себе догадку: при описании поэта Ляпис-Трубецкого («Двенадцать стульев») соавторы имели в виду Зощенко, ибо именно Зощенко пользовался иногда псевдонимом «Гаврилыч», а, как известно, поэт-халтурщик Ляпис (напыщенный псевдоним — княжеская фамилия Трубецкой) из редакции в редакцию носил свои стишки про некоего Гаврилу («Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку выпекал» и т. д.). Прочитав это, я написал Вулису письмо с протестом против ничем не обоснованного наглого предположения. Он прибежал ко мне, чтобы локализовать возможные последствия моего письма. Вулис легко отказался от своей концепции (на словах; как он изложил в следующем издании своего труда этот момент, мне неизвестно). Но когда я ему сказал, что И. Ильф и Е. Петров всегда относились к М. М. Зощенко как к старшему и более одаренному товарищу, Вулис мне не поверил.
А па самом деле в образе-Трубецкого выведен был поэт Осип Колычев. Его подлинная фамилия — Сиркис, писал он под именем, принадлежавшим старинной боярской семье, истребленной Иваном Грозным… Даже внешность молодого Сиркиса-Колычева точно описана в «Двенадцати стульях». Бесцеремонные манеры этого стихотворца выведены в романе скупо, но точно.