Помню М. А. Чехова еще в одной роли: Гамлет.
Более чем 40 лет прошло с тех пор, как я видел спектакль на пл. Свердлова в том помещении, которое теперь принадлежит Центральному Детскому театру, а тогда отдано было МХАТу 2-му. Декорации художника Либакова создали хмурый и плохо освещенный средневековый замок. Помню разноцветные стекла окон-витражей, которые освещали сцену, как транспаранты. Готические линии и формы лестниц, переходов, залов и сводов походили больше на костел, чем на жилище раннего феодала…
К сожалению, память не удержала почти никого из участников спектакля. Вижу только самого принца Датского… Чехов и в этой роли не скрывал своей внешности, не исправлял ее. Только прямой нос возник на знакомом лице великого артиста…
Еще один Гамлет — Сандро Моисси ходил в те годы по сцене театра на ул. Пушкина (ныне — Оперетта, а тогда — филиал Большого театра[6]). Моисси отличался воистину королевским величием. Он был настолько естественно, я бы сказал — органично, изящен, благороден, строг, что становилось ясно: перед нами принц…
А Чехов играл… Раскольникова. Да, именно Расколь- никова — русского интеллигентного юношу, который в силу тяжелых обстоятельств жизни ввергнут в размышления о допустимости убийства, и более того — сам убивает!..
Хочу ли я этим сказать, что Чехов не справился с ролью? Ни в малой мере! Все равно было значительно и интересно, волновал и поражал нас — зрителей — малейший штрих в поведении, диалоге и подтексте великого актера. Но почему же я поминаю Раскольникова? Потому что после встречи с призраком Гамлет — Чехов гораздо больше
Думал, чем говорил и действовал. Чистому и светлому уму принца непонятным казалось злодейство, совершенное его дядей и матерью. Он и верил и не верил словам тени. И как это бывает, когда глубокое горе постигает человека, Гамлет непрестанно возвращался мыслями к обстоятельствам смерти отца. Чехов, отвечая на реплики партнеров, всякий раз делал паузу, перед тем как произнести что-нибудь: Гамлет все время поглощен страшной тайною, открывшейся ему.
Итак в сильно готическом Эльсиноре ходил и разговаривал (а больше молчал) очень значительный человек, погруженный в тяжелые, безысходные мысли. Конечно, партнеры Чехова не могли вести свои роли на уровне этого артиста. В принципе такое положение в театрах нежелательно: надо, чтобы имел бы место ансамбль, чтобы все участники спектакля играли бы хорошо… Кто же этого не знает… Но в данном случае всеобщее отставание от Гамлета — Чехова обрело положительную сторону: так и надо было для пользы спектакля, чтобы Гамлет ни на кого не был похож ничем, и прежде всего — своим человеческим уровнем.
Взрывы гнева и протеста, столь частые в роли Гамлета, обретали в трактовке Чехова глубокий смысл. Автор заставляет принца несколько раз срываться — в сценах с Розенкранцем и Гильденстерном, с королевой, с Полонием, с Офелией… Как оправданны были эти вспышки человека, доведенного на наших глазах до отчаяния молчаливою монодрамой на протяжении многих часов! У Чехова в репликах и монологах Гамлета звучали истерические ноты. Но они были уместны именно как результат его решения всего образа.
А знаменитая сцена, известная под названием «Мышеловка»! В ней участвуют едва ли не все персонажи трагедии. В присутствии двора, стражи, труппы бродячих актеров Гамлет ставит западню королю. Именно так решает во многих случаях конфликты Ф. М. Достоевский: то, что должно бы говорить шепотом с глазу на глаз, внезапно делается достоянием большой аудитории, состоящей из лиц заинтересованных в узле, который завязан автором, и из праздных зевак и посторонних личностей. Вспомним «Бесов» и «Братьев Карамазовых», «Униженных и оскорбленных» и «Преступление и наказание», «Идиота» и т. д.
Крещендо роли продолжается. Противодействие Гамлету не ускорено в темпе и в накале страстей. Наоборот: у противной стороны мы видим замешательство. А принц ведет роль все быстрее и нервнее. Он осмелел, потому что все обдумал и все решил. Потому он резок в сценах с матерью и Полонием. Его не тревожит тот факт, что он убил лукавого старика. Гамлет идет к развязке, зная ее кровавый характер. Знает и не боится смерти.