Положение рядовых русских паломников мало изменилось со времени путешествия Распутина, который с горечью писал: "Надо обратить побольше внимания на паломников – возить их подешевле и так устроить, чтобы миссия не брала бы с них за кипяток, за номера, за барак и раз в день давала бы кушать, и не возили бы, как скот, в трюмах, иногда до семисот вместе, а в этом году пятьсот, менее чем всегда. А то с паломником обращаются, как со скотом, а деньги отдай и за кипяток, и за барак, и за все! Паломники ради святыни едут, но много им приходится терпеть. Богатым хорошо, денег много и номер хороший! Да, надо постараться, чтобы посвободнее возили бедных паломников, очень они поддержат Россию верой простой, расскажут про Гроб Христов – это ничем неоценимая для… народа великая доброта!"61 Елисеев в отличие от многих русских туристов замечал евреев и с удивлением констатировал существование еврейского Рабочего дома, основанного обществом Alliance Israilite Universelle. Никаких мировых заговоров. Все просто: "Здесь призревается и обучается свыше сотни еврейских мальчиков, собранных из разных уголков света: мне показывали детей из Архангельска, Польши, Кавказа, Абиссинии, Алжирии, Марокко и Йемена. Призреваемые четыре часа в день занимаются науками, а четыре ремеслами. Большинство детей говорило по-французски, и я задавал им некоторые вопросы, на которые они бойко отвечали. Среди учителей мы встретили нескольких и из русских евреев, с которыми могли говорить на родном языке. В виду того, что в этом учреждении собрана целая коллекция еврейских типов из различных местностей земного шара, я, не желая пропустить такого редкого для антрополога случая, просил позволения у директора заведения произвести несколько антропологических наблюдений и, получив разрешение, немедленно принялся за дело, причем убедился, что, несмотря на общее единство еврейского типа, различные представители еврейской национальности представляют ряд второстепенных отличий, отчасти свойственных тем расам, среди которых они обитают. Так, еврейский мальчик из Габеша имел мелкие курчавые волосы, свойственные абиссинцам; еврейские дети из Европы были гораздо более короткоголовы, чем африканские евреи, и т. п."62 Распутин тоже заметил несоответствие Святого места и его обыденного окружения, что на языке Елисеева называется профанацией. "Святыня любит страх, – писал Распутин. – Для Иерусалима нужно побывать везде раз только: посетить все места и оценить". Почему только один? А потому, что трепетно лишь первое чувство, а при вторичном глаз замечает несоответствие людей Святому месту. Короче: "Только утро любви хорошо". Посетив единожды места поклонения, ты всегда будешь вспоминать их с благоговением: «Дома, при работах и трудах, перенестись духом к Гробу и к прочим местам святыни. Первый раз непонятная для тебя радость является, а во второй раз начнем хулить и безверие в нас вкоренится. Кто не бывал, попросит тебя, съезди за послушанье и расскажи ему с трепетом, как много ошибок там для молодых послушников и послушниц. Монахиням бывает очень трудно, лучше бы их не отпускали, громадный соблазн, очень враг завидует и из них делаются многие приживалками и торговками святыни, бегают, говорят "у нас батька святой" и записывают вас. Вино продают "ракичку на паричку" и пьют его, потому что дешево. Это более делают чернички Афонские (келиоты); поэтому нельзя черничкам туда ездить, большая часть их помимо Иерусалима живет, объяснять не полагается, а кто был там, тот знает». Нетрудно заметить, что в данном случае Григорий Ефимович выступает в несвойственной ему роли праведного наставника, вероятно, руководствуясь принципом, что позволено ему, то не позволено не осененным благодатью. Но в словах его есть житейская истина. Со "второго раза" его коробит профанация, и он повторяет обвинение в адрес греков: "…Иоанн Предтеча и другие подвижники из библейских сказаний совершали подвиги постом и безмолвием, так и потом около Иордана жили иноки, только греки все искалечили, но сама пустыня в сердце остается"63.
В конце своих "Размышлений" Распутин призывает людей к миру, любви и терпению, к смирению национальной гордыни: "Много разных народов и все умные в своем духе, но веры у всех и во всех нациях мало и любви нет. С ними очень нужно быть ласковым, они не понимают, но на любовь твою смотрят как на диковину. И вот в то время, когда мы указываем им на небо, они с любовью смотрят и на лице у них делается перемена и сейчас говорят о пророках. Очень много умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о любви, спаси их Бог!
Критиковать и указывать на свою веру, как она высока, не надо, а сперва расположить их, а потом и сеять осторожно и кротко свою веру, но на это годы нужны. Надо показать пример любви и иметь любовь яркую, вот тогда будут христиане, как в первые годы, и миссия христианская будет не за деньги служить, а по доброте. Они очень понимают, когда говоришь, и удивительно на них слова отражаются – сейчас садятся кругом и смотрят на тебя. Надо обязательно знать язык их и характер их наций, а всего короче любовь к Богу иметь как к другу, а то хоть и постимся, а не умеем с Богом беседовать, то и на людей подействуем!
Как колокол без серебра плохо звучит, так и неопытный всегда только напортит.
Если любишь, то никого не убьешь – все заповеди покорны любви, в ней великая премудрость, больше чем в Соломоне, и такая высота, что только одна любовь и существует, а остальное все, как дроби в ней и через нее выход на небо".
Шла мировая бойня. Распутин считал, что война погубит империю, погубит династию, ввергнет страну, где не решены социальные проблемы, в еще более кровопролитную гражданскую войну. Впрочем, ему казалось, что гражданская война уже идет: "Тяжелые воспоминания о мучителях иноплеменниках, но в настоящее время большее мучение – брат на брата и как не познают своих… Тех мучили инородцы, а теперь сами себя… брат на брата и сын на отца – конец приближается". Памятуя о военной цензуре, могущей инкриминировать ему антивоенные настроения, он прибег к следующему тропу:
"Насколько один маленький кусочек хлеба дороже для человека большого корабля! А сколько денег на корабль надо! Кто уразумеет, тот и разумей"64. Ясно, что Григорий Ефимович был против "морской программы" Думы, ибо как раз в 1914 г. в России был очередной недород.
На корабле масса народа, несколько сотен человек, они могут стать рассадником веры, хотя многих "попутал бес". Но ведь огромное человеческое большинство – "золото и жемчуг, опора государства". Именно они, эти пилигримы, разнесут в глухие государства свои рассказы о хождении в Иерусалим; молодежь должна возлюбить Иерусалим, в ней появится страх, но самое важное для Распутина – вместе с верой она обретет любовь к родине и монарху.
Здесь я позволю себе отступление и напомню, что до гражданской войны была другая великая война, в которую Россия вступила с вполне определенными целями. Эти цели касались Стамбула (упорно именуемого Константинополем или Царьградом), Ближнего Востока, Палестины, Сирии, Ливана и, в первую очередь, Святого града. В 1916 г., когда казалось, что благополучный исход войны предрешен, в Священном Синоде обсуждался вопрос о том, кому будет принадлежать Константинополь: "делили шкуру неубитого медведя". Возникла проблема юридического статуса Константинопольского (Вселенского) патриарха. Предлагалось оставить ему титул экзарха Константинопольского, но подчиненного Синоду (в свое время таким образом Синодом был "подмят" Грузинский католикос). Учитывая важность проблемы, в Петербург был вызван митрополит Антоний (Храповицкий) (1863-1936), один из самых образованных и одиозных деятелей русского православия. В столице его недолюбливали, но обойти в данном случае не могли. Митрополит резонно объяснил Синоду, что он впал в теологический абсурд, ибо Синод должен войти в состав Константинопольского патриархата, а не наоборот: "…для нас, русских, только тогда получится нравственное удовлетворение в случае победоносного исхода войны, если священный град равноапостольного Константина и кафедра первенствующего иерарха всего мира опять восстановит свое значение как светильник православной веры, благочестия и учености и будет собою объединять славянский север, эллинский юг и сиро-арабский восток, и также привлекать к возвращению в Церковь русских раскольников, болгарских отщепенцев, австрийских униатов и восточных еретиков – монофизитов разных наименований". Сия имперская идея была недостаточна для фанатика. Мысль Антония сводилась к тому, что не Запад, а Восток является притягательной силой, и потому следует очистить его от мусульман и евреев. Сионизм и возможность возвращения евреев на свою историческую родину не нашла у митрополита поддержки. Послушаем его: «Не радует меня девиз: "изгнание турок из Европы". Что такое Европа? Кому она нужна? С какими нравственными ценностями совпадает это географическое понятие? Изгнать турок из Европы и оставить им всю православную Анатолию? Св. землю? Антиохийский патриархат? Или даже предоставить Палестину евреям, как советуют некоторые глупцы националисты, не понимая того, что русскому народу легче было бы отдать евреям Харьковскую губернию или Нижний Новгород, чем отечество отвергнутого ими Спасителя». Освобождение православного Востока не мыслилось без воссоздания Византийской империи, которая объединила бы Грецию и Царьград под мирской властью самодержца-грека и духовной властью вселенского патриарха. Все это напомнило так называемый Греческий проект Екатерины II с поправкой на XX в. (К тому же митрополит был правнуком секретаря Екатерины А.В. Храповицкого.) Создание сильной эллинской империи митрополит мотивировал необходимостью завоевывать громадное пространство от южного Кавказа до Дамаска и Яффы, овладеть Сирией и Палестиной, открыв для России Средиземное море и соединив его с Кавказом железной дорогой. Без преданного и сильного союзника это невозможно.