Заметки на тему Знал ли уголовный мир антисемитизм?
Этот вопрос я поднимал в "Истории одного мифа". Русская литература, за редким исключением, замечала еврея в тюремных казематах. Обычно вспоминают "Мертвый дом" Ф.М. Достоевского с малоправдоподобным Исайей Фомичом Бумштейном. У Л.Н. Толстого в романе "Воскресение" тоже есть персонаж, которого можно принять за еврея – Симонсон. "Смазанная" фамилия не должна вводить в заблуждение – среди народовольцев англичан не было:
"…черный лохматый человек с глубоко ушедшими под лоб глазами" – не правда ли, весьма далекая от арийской внешность? Биография, данная Толстым Симонсону, очерчена лишь пунктиром, извлечь из нее что-нибудь существенное трудно: его отец был нечистым на руку интендантом – отсюда уход из семьи в революцию. Симонсон не уголовник, он политический, и отношение к нему идущих по этапу не может приниматься в расчет.
Антон Макаренко и его труд Во времена перестроечные началась продолжающаяся и поныне переоценка прошлого.
Как это обычно бывает в переломные эпохи, из "исторической ванны" вместе с водой нередко выплескивают и младенцев, что, разумеется, обидно…
Педагог и писатель Антон Семенович Макаренко (1888-1939) известен как автор системы перевоспитания в коллективе юных правонарушителей. У этой системы, одобренной некогда на государственном уровне, всегда были сторонники и противники. Макаренко писал, что на заре его педагогической деятельности чиновники вышестоящих инстанций зачастую разговаривали с ним "по-аракчеевски": "Мы этот ваш жандармский опыт прихлопнем. Нужно строить соцвос (социалистическое воспитание. – С. Д.), а не застенок"1. Теперешние критики системы Макаренко называют ее "чекистской". Между тем, не вдаваясь в полемику, отмечу, что труды Макаренко (независимо от давления Советов) были переведены на многие европейские языки и не только в восточноевропейских странах.
Уникальный опыт Макаренко был отмечен даже в Израиле, а его система воспитания признана чуть ли не классической. (Израиль – удивительная страна: переведенную на иврит книгу Александра Бека "Волоколамское шоссе" здесь изучали в военных училищах – никогда не следует пренебрегать полезным опытом других). В конце концов, я думаю, Макаренко займет достойное место в ряду таких великих педагогов, как Ян Амос Каменский, П.П. Блонский, И.Г. Песталоцци, Пауль Наторп, Ж.Ж. Руссо, К.Д. Ушинский.
Как ученый-педагог Макаренко честен. Например, он признался, что потерпел фиаско на ниве перевоспитания женской половины криминального мира. (Да и сексуальная тема у него почти отсутствует – то ли это следствие самоцензуры сформировавшегося на рубеже веков человека, то ли советская цензура – не очень понятно.) "В деле перевоспитания, – писал Макаренко, – нет ничего труднее девочек, побывавших в руках… Другие девушки – зелень против нее, девчонки, в то время когда она уже женщина, уже испытавшая то, что для других тайна, уже имеющая над мужчинами особую власть, знакомую ей и доступную. В этих сложнейших переплетах боли и чванства, бедности и богатства, ночных слез и дневных заигрываний нужен дьявольский характер, чтобы наметить линию и идти по ней, создать новый опыт…"2 Кажется, это единственный пассаж на эту тему.
Главным воспитательным рычагом Макаренко считал труд. Собственно, все его книги посвящены одному – созидательному труду, способному увлечь подростка и дать ему профессию для будущей жизни. Слово "труд" на страницах книг Макаренко повторяется немыслимое число раз. В русской литературе, где Обломов воспринимается как слепок с натуры, Антон Семенович, можно сказать, исключение.
Как ни покажется странным, но его деятельность я сравнил бы с деятельностью С.Ю.
Витте – в другой сфере и с другими задачами, но с общей конечной целью – благом человека. Академик Е.В. Тарле суть характера С.Ю. Витте определил как "пафос труда". И великого педагога всю жизнь окрылял "пафос труда".
В 1920 г. Макаренко организовал под Полтавой маленькую колонию из несовершеннолетних преступников, переживших вместе со всеми ужасы Гражданской войны. Большинство колонистов были украинцами. Евреи-подростки, случайно уцелевшие во время тотальных погромов того времени, составляли незначительное меньшинство, в основном это были круглые сироты, не имевшие даже дальних родственников. Колония, само собой, была заражена бациллой антисемитизма. Рассказ Макаренко, который я привожу ниже, интересен, но в нем много недомолвок: "Неожиданно у нас открылся антисемитизм.
До сих пор в колонии евреев не было. Осенью в колонию был прислан первый еврей, потом один за другим еще несколько. Один из них почему-то раньше работал в губрозыске, и на него первого обрушился дикий гнев наших старожилов.
В проявлении антисемитизма я сначала не мог даже различить, кто больше, кто меньше виноват. Вновь прибывшие колонисты были антисемитами просто потому, что нашли безобидные объекты для своих хулиганских инстинктов, старшие же имели больше возможности издеваться и куражиться над евреями.
Фамилия первого была Остромухов.
Остромухова стали бить по всякому поводу и без всякого повода. Избивать, издеваться на каждом шагу, могли отнять хороший пояс или целую обувь и дать взамен их негодное рванье, каким-нибудь хитрым способом оставить без пищи или испортить пищу, дразнить без конца, поносить разными словами и, самое ужасное, всегда держать в страхе и презрении – вот что встретило в колонии не только Остромухова, но и Шнайдера, и Глейсера, и Крайника. Бороться с этим оказалось невыносимо трудно. Все делалось в полной тайне, очень осторожно и почти без риска, потому что евреи прежде всего запугивались до смерти и боялись жаловаться.
Только по косвенным признакам, по убитому виду, по молчаливому и несмелому поведению можно было строить догадки…
Все же совершенно скрыть от педагогического персонала регулярное шельмование целой группы колонистов было нельзя, и пришло время, когда разгул антисемитизма в колонии ни для кого уже секретом не был…"3 Макаренко оказался в очень трудном положении. Как заявил один из воспитанников, евреев надо было защищать от всей колонии. В свою очередь, положение евреев день ото дня становилось тяжелее: они ходили с синяками, их избивали ежедневно, особенно усердствовал некий Осадчий. По словам Макаренко, он не был антисемитом, но безнаказанность вдохновляла его на очередные дикие выходки, которые воспитанники считали геройством.