2) Мужчина, от 30–40 лет, высокий, широкоплечий, большой физической силы, добродушное лицо, „дядя“ типа немецкого актера Эмиля Яннингса.
3) Мужчина, рост и лета безразличны, тип упитанного обывателя, наглое выражение лица, белобрысый, желателен дефект в построении глаз (легкое косение, широкая расстановка глаз и т. д.)»[57].
По точным физиогномическим признакам в объявлении мы узнаем не только бундистку, но и провокатора-антисемита – их внешность определена совсем не по Чуковскому.
На экране еще до темпераментной брюнетки появляется другой еврейский типаж – юный матрос (Мирон, или Мотеле Курильский) с воззванием потёмкинцев в руках. Его внук, одесский журналист Виктор Курильский, рассказывал:
«„Роль“ досталась моему деду совершенно случайно. Осенью 1925-го ему было пятнадцать с половиной лет, но выглядел он постарше. Он в матроске шел по улице, там его и „отловили“ ассистенты Эйзенштейна, предложили сняться. Конечно, копна волос и внушительный еврейский нос деда слабо сочетаются с образом матроса 1905-го года»[58].
В фильме, впрочем, юный еврей в матроске под домотканым свитером – вовсе не представитель команды броненосца, о котором упоминает Чуковский. Он выглядит просто одесским рыбаком, читающим вслух листовку потёмкинцев. Предложение ассистентов (Штрауха и Лёвшина?) юноше с еврейской внешностью сняться в сцене с воззванием потёмкинцев было, безусловно, следствием точного режиссерского задания.
Наконец, параллельно с бундисткой митингует упоминавшийся реальный участник одесских событий – Константин Фельдман.
Четко прорисованную этническую линию было бы наивно объяснять только высоким процентом еврейского населения в Одессе. Активное участие евреев в революционном движении было прямым результатом дискриминационных законов царской России и следствием поощряемых властями еврейских погромов, участившихся при Александре III и Николае II. В 1905 году волна погромов, спровоцированных черносотенцами при попустительстве полиции, армии и правительства, прокатилась по всей стране. Не обошли они и Одессу: там во время кровавого погрома 18–20 октября было убито 400 человек, без крова остались 50 тысяч жителей города.
Сценарий «1905 год» не мог не отразить трагические проявления бытового и государственного антисемитизма. Целая часть – седьмая – была отдана картинам ужасающей расправы громил и казаков с беззащитным еврейским населением некоего южного городка[59]. Она задумывалась как одна из кульминаций в показе безжалостного подавления протестного движения.
Когда из-за краткости времени, остававшегося до юбилея, пришлось ограничить фильм бунтом на броненосце, тема репрессий царского режима, в том числе поощряемых властью погромов, воплотилась в эпизоде расстрела мирного населения на Одесской лестнице.
В ответ на упреки, что этот эпизод «целиком сочинен», так как на знаменитом парадном спуске с Приморского бульвара к порту никто не был убит, Эйзенштейн отвечал, что «Одесская лестница» – образ трагических событий революции, а не реконструкция какого-то происшествия.
Этот образ, как мы отмечали раньше, вобрал в себя две разновременные, но реальные трагедии того времени в Одессе – июньский ночной расстрел в порту и октябрьский погром. Но он отразил и террор властей в разных частях империи на протяжении всего 1905 года – от гибели мирных демонстрантов 9 января на Дворцовой площади в Петербурге до декабрьских репрессий в Москве, Харькове, Екатеринославе.
Мотив еврейских погромов определил первый, после картины общей паники, микросюжет «Одесской лестницы»: убийство мальчика Абы (в исполнении Абы Глаубермана) и его Матери (известна лишь фамилия «натурщицы»: Прокопенко).
Обращенный к карателям призыв обезумевшей Матери разбит на два титра:
«Слышите! Не стреляйте!» и «Моему мальчику очень плохо».
Этот крик – почти зеркальное отражение крика Вакулинчука караулу на юте:
«Братья!» и «В кого стреляешь?!».
Призыв Матери не может быть услышан – перед ней не Братья, а Механизм Подавления Свободы, в который превращены солдаты бесчеловечным Режимом.
Параллельно развивается образ сердобольной, наивной и отважной русской Учительницы в пенсне (мягкая славянская внешность актрисы Полтавцевой не вызывает у зрителя разночтений). Призыв «Идемте упросим их» этой искренне убежденной идеалистки, что карателей можно уговорить не стрелять, невольно подставляет поверивших ей сограждан под пули карателей, а сама Учительница оказывается жертвой казацкой нагайки. И вовсе не случайно Эйзенштейн разрабатывал линию ее поведения одновременно с линией Матери Абы: русские были такими же жертвами деспотизма, как и национальные меньшинства.
57
БП. С. 65. В 1920-е годы на киностудиях и в Посредрабисах (посреднических бюро по трудоустройству работников искусств) непрофессионалы, желавшие сниматься в кино, именовались натурщиками. Именование это пришло не из Мастерской Кулешова, где натурщиком называли актера, натурально ведущего себя перед камерой, а из живописи и фотографии, где так звался человек, позирующий художнику или фотографу.