Позволю себе обширные выписки из текста Беньямина, переведенного и прокомментированного Сергеем Ромашко (римские цифры в скобках в начале цитат означают номера фрагментов, из которых состоят заметки)[81]:
«(II)…В представлении о счастье непременно присутствует представление об избавлении. С представлением о прошлом, которое история выбрала своим делом, все обстоит точно так же. Прошлое несет в себе потайной указатель, отсылающий ее [историю] к избавлению. Разве не касается нас самих дуновение воздуха, который овевал наших предшественников? разве не отзывается в голосах, к которым мы склоняем наше ухо, эхо голосов ныне умолкших? ‹…› Значит, нашего появления на земле ожидали. Значит, нам, так же как и всякому предшествующему роду, сообщена слабая мессианская сила, на которую притязает прошлое. Просто так от этого притязания не отмахнуться.
(III) Летописец, повествующий о событиях, не различая их на великие и малые, отдает тем самым дань истине, согласно которой ничто из единожды Происшедшего не может считаться потерянным для истории. Правда, лишь Достигшее избавления человечество получает прошлое в свое полное распоряжение. Это означает: лишь для спасенного человечества прошлое становится цитируемым, вызываемым в каждом из его моментов.
(VI) В каждую эпоху необходимо вновь пытаться вырвать традицию у конформизма, который стремится воцариться над нею. Мессия ведь приходит не только как избавитель; он приходит как победитель антихриста. Даром разжечь в прошлом искру надежды наделен лишь историк, проникнувшийся мыслью, что враг, если он одолеет, не пощадит и мертвых.
(XV) Сознание подрыва континуума истории свойственно революционным классам в момент действия. Великая революция ввела новый календарь – День, которым начинается календарь, работает как историческая камера замедленной съемки. И, в сущности говоря, это все тот же день, постоянно возвращающийся в облике праздничных дней, которые представляют собой дни поминовения.
(XVII) Для мышления необходимо не только движение мысли, но и ее остановка. Там, где мышление в один из напряженных моментов насыщенной ситуации неожиданно замирает, оно вызывает эффект шока, благодаря которому кристаллизуется в монаду. Исторический материалист подходит к историческому предмету исключительно там, где он предстает ему как монада. В этой структуре он узнает знак мессианского застывания хода событий, иначе говоря: революционного шанса в борьбе за Угнетенное прошлое. Он ухватывается за него, чтобы вырвать определенную эпоху из гомогенного движения истории; точно так же он вырывает определенную биографию из эпохи, определенное произведение из творческого пути. Результат такого приема заключается в том, что удается сохранить и сублимировать (aufheben) в одном этом произведении – всю творческую биографию, в одной этой творческой биографии – эпоху, а в одной эпохе – весь ход истории. Питательный плод исторического познания время прячет внутри как драгоценное, но лишенное вкуса семя».
Общность историко-философских размышлений Беньямина и образной «тенденции» кинематографа Эйзенштейна выявила поэтическая образность Бертольта Брехта. Именно у него, мне кажется, с предельной ясностью выражено то, о чем взывают мертвые трагического ХХ века.
Сергей Ромашко в статье «„Раздуть в прошлом искру надежды…“: Вальтер Беньямин и преодоление времени», напечатанной вместе с переводом заметок философа, сообщает:
«К 7-му фрагменту В. Беньямин взял эпиграфом строки из финального хорала пьесы Бертольта Брехта „Трёхгрошовая опера“ (в переводе С. Апта):
‹…› Появление Брехта – в виде эпиграфа – в тезисах вообще не случайно. Сохранившиеся предварительные материалы содержат ссылку еще на один брехтовский текст, более актуальный на тот момент, чем „Трёхгрошовая опера“. Это стихотворение „К потомкам“, написанное уже в изгнании. В нем, по мнению Беньямина, заключен „подлинно исторический“ взгляд: „Мы ждем от потомков не благодарности за наши победы, а памяти о наших поражениях“».
В комментарии к этому «подлинно историческому» взгляду приводится фрагмент стихотворения, которым поэт взывает к потомкам:
81
Перевод и комментарий Сергея Ромашко напечатаны в журнале «Новое литературное обозрение», 2000. № 46. С. 81–90.