Петре сказал Тодоре, когда они остались одни:
«Посмотри, что у меня для тебя есть. Этот перстень приносит счастье, любовь и процветание. Возьми его, пусть даст тебе то, чего желает твоя душа».
И Петре рассказал ей, откуда он его взял.
«Дурак ты, — закричала Тодора, — как он может приносить счастье, если женщине, которая умерла, не помог!»
Ибн Байко смешался:
«Ну… знаешь, что… Пока не придет одному закат, другому рассвета не дождаться», — нашелся он наконец.
«Хм, — засмеялась Тодора, — тебе вот давно рассвело, да ты все спишь и сны видишь, милый!»
В день Святого великомученика Пантелеймона, когда обувная гильдия выезжала в монастырь в Нерези, Тодора схватила недавно родившуюся Костадинку, Косту, и первая вышла к воротам, чтобы поскорее сесть в двуколку на постланный коврик. У всех ремесленников в городе были свои праздники — скорняки справляли свой на Ильин день, медники — на Святого Спиридона, садоводы и виноградари — на Святого Атанаса, портные — на Петров день, и все приглашали к себе на торжество гостей, и турецкую верхушку, и других знатных горожан. Праздник обувщиков надень Святого Пантелеймона Тодора считала самым главным, а честь, которую им в тот день оказывали, полностью заслуженной, в том числе и ею. У сапожника Иосифа в Нерези был небольшой виноградник. Хотя словом «нерези» древние славяне называли неказистую, необрезанную лозу, а по этому слову весь край и получил такое название, нережский виноград Иосифа и еще одного-двух ремесленников был всем известен своим вкусом и сладостью. От густых каштановых лесов веяло прохладой, самшитовые деревья спускались вниз по склонам горы к реке Треска. Тодоре казалось, что балконы на зданиях с комнатками-кельями для паломников рядом с монастырем, построенных за счет гильдии сапожников из Скопье, висят между небом и землей, о таких говорилось в сказках, которые ей рассказывали мать и ее старшие сестры, потому что, когда она смотрела с них на долину Вардара, видневшуюся внизу, взгляд ее будто обретал крылья и взлетал ввысь, а не падал в глубину долины.
В тот день Тодора привела Петре в Храм святого великомученика Пантелеймона.
«Смотри, — сказала она ему, — смотри, и все поймешь».
«Что это?» — покорно спросил Петре, но, к несчастью, опять оперся на больную ногу, что просто взбесило Тодору.
«Император Алексей Комнин. Византиец. Который построил храм великомученика Пантелеймона. Имя его дочери было Феодора, то есть Тодора. Понял теперь?»
«Фу! Никаким императором он не был», — сказал Петре, но тут же замолк. С таким драконом рядом лучше вести себя поскромнее, безопаснее держаться за завязки ее передника.
Они рассматривали фрески, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как зачарованные. Фрески сияли над ними, как усмиряющий Божий взгляд. Оплакивание Христа, Снятие с креста, Сретение, Успение Богородицы… Святой Архангел Михаил был изображен со свитком в левой руке и с мечом в правой, и этот несчастный меч как будто разбудил ибн Байко.
«Ну, хорошо, Тодора, — повернулся он к своей жене, — так каким тебе хотелось бы, чтобы я был?»
«Как король Марко», — без раздумий сказала она, как отрезала.
«Как король Марко?»
«Ну, а почему бы и нет? Если был один такой, значит, могут быть еще».
Тодора облизала свои толстые губы, как будто только что поцеловалась с вышеупомянутым героем.
«Но он только и умел, что палицей махать».
«Да, чтобы таких, как ты, по стенке размазывать».
«И хлеб ел целыми буханками, а вино пил бочками».
«Даже прислуживать ему было бы для тебя честью», — Тодора даже зарумянилась, стараясь побыстрее ответить.
«А женщин у него знаешь, сколько было?»
«Ну, и сколько? Он одну только Дуню Гюзели любил!»
«Послушай, ты, дура, — воскликнул Петре, внезапно расхрабрившись, — неужто ты и впрямь слепая? У него ведь тоже была жена Тодора, ты не знала?»
Тодора с недоверием посмотрела на него и так сильно стиснула Костадинку, которую она держала на руках, что девочка захныкала.