«Тодора, Тодора. Только была она не его женой, а женой Григора Хлапена, вельможи из Бера. Он ее украл у Хлапена, попользовался, потом вернул мужу, а себе взял свою первовенчанную жену Елену, дочку Хлапена. Вот, он какой был, твой ненаглядный король Марко! Женоненавистник и женолюб, ты что, хочешь, чтобы я тоже таким стал?»
Костадинка, Коца, тут заплакала еще громче, как будто плача вместо Тодоры. Глаза Тодоры же оставались сухими как порох, но пылали от ненависти и гнева, словно в них насыпали жгучего красного перца.
Ибн Байко вышел из храма с гладким и белым лицом, как будто он только что вышел от цирюльника, попрыскавшего его розовой водой и намазавшего всякими брадобрейскими притираниями. Сердце у него колотилось. Он чувствовал себя смелым и сильным, и ему было странно, почему до сих пор и так долго он позволял кому-то себя унижать и оскорблять… Теперь же Петре, не теряя ни минуты, хром-хром, решительно заковылял прямо к столу, за которым сидели мутесариф Абдулла-бей, кази[42] и мулла, диздар[43] и его помощник, а еще алайбей, начальник над конницей. Ибн Байко быстро поклонился и ко всеобщему удивлению без всякого приглашения сел на ковре рядом с ними. «Это, конечно, не султан Баязид, но если сложить всех этих высокопоставленных господ вместе, то получится что-то весьма похожее», — сказал он сам себе.
Священник Никола из квартала Ралин Панта спросил Тодору:
«Что тебя мучает, дочь моя, что ты приехала ко мне в такую даль?»
Священник Никола не был близко знаком ни с Тодорой, ни с ее отцом. Но как раз поэтому она и отправилась к нему, причем именно в пятницу, когда у мусульман праздник, и большая часть их лавок, мимо которых ей пришлось пройти, была закрыта. Вообще-то она пошла бы и к митрополиту, настолько сильно она была разгневана. Но дело было в том, что, хотя турки не обращали большого внимания на христианские церкви и священников, их число все равно продолжало уменьшаться. Не было уже и первого митрополита Матея, человека видного даже среди турецкой знати, который никогда не сдавался и поддерживал связи с самим султаном. Митрополию Скопье и все принадлежавшие ей приходы слили с Охридской архиепископией, и Скопский митрополит, которому просто негде стало жить, обретался в скромной церкви Святого Иоанна Предтечи где-то на краю города. Честно сказать, оставалось еще несколько священников из маленьких церквушек, по одному или по два в кварталах Генко, Рале и Станимир, но и их становилось день ото дня все меньше, их число таяло как снег.
Священник Никола из квартала Ралин Панта своим острым и ясным взором сразу увидел, что женщина пришла к нему не из-за особого к нему почтения, а для того, чтобы его использовать. Он понял, что женщина эта хитра, и что наверняка будет стараться показаться благостной, чтобы скрыть свою силу, которая все равно пробивалась из-под напускного смирения, как струя воды из лопнувшей трубы.
«Говори, дочь моя, не бойся ничего», — сказал ей священник, не показывая, что сразу раскусил Тодору.
«Благий отче, — умильно начала Тодора, — я пришла к тебе, потому что терзает меня мука мученическая, мука, о которой даже близкие мне люди не знают. Не торопись казнить меня, прежде выслушай все, потому что знаю я, что строго будешь судить меня, как судят жену, мужа предавшую».
«Если ты колеблешься из-за чего-то, дочь моя, — сказал поп, — здесь найдешь ты умиротворение душе твоей. Не бойся, рассказывай!»
Тодора тяжело переступила с ноги на ногу и намеренно вытерла руки о передник, приподняв его, будто готовясь к причастию, и священник увидел тогда ее живот, выпирающий далеко вперед.
«Да ты тяжела, что ли, дочь моя?»
«Да, тяжела, отче. Но лучше бы этот хромой негодяй меня проткнул кинжалом. Стыдно мне говорить такое, но я бы не просила защитить меня от этой вонючей деревенщины, если бы не самая страшная мука, которая меня мучает. Он не только мое несчастье, отче. Он всем приносит несчастье. В нашем квартале, может быть, ты уже слышал об этом, на днях чума появилась, и это еще недостаточное наказание всем нам за то, что мы терпим этого грешника среди нас».
Тодора тяжело вздохнула:
«Ты, наверное, удивляешься, отче, думаешь, что же это за женщина такая перед тобой. Но если я тебе скажу, что он сбежал из монастыря Святого Георгия, тогда тебе все станет ясно. Я сплю с ним, делю с ним хлеб, и он делает мне детей, но с тех пор, как вчера у нас по соседству появилась чума, у меня с ума нейдет мысль, что все причины наших бед в нем, потому что он грешен перед святыми и должен понести заслуженное наказание. Не избежать ему кипящего котла, не так ли, отче?»