«Ничего мне не надо, — сказал он Калии. — Мне только яд нужен, не смогу я жить, если меня постигнет такая судьба».
«Тогда я тоже умру вместе с тобой», — покорно сказала Калия.
Марко вздохнул.
«Умереть легко, душа моя, а что будет с теми схваченными людьми, которые томятся в тюрьме, что ждет их? Как мне оставить их, взять такой грех на душу? Да они меня и живого, и мертвого проклинать будут».
Он не успел договорить, как в дверь постучали. К ибн Пайко чередой потянулись друзья, которые пришли навестить его, как навещают больного, чтобы уменьшить его мучения добрым словом, но в то же время порадоваться тайком, что не они сейчас находятся на его месте.
Кожевник Пандо, низенький и круглый, как шарик, прикатился первым. Он хотел что-то сказать, но стоял и мялся, не зная, с чего начать.
«Что, брат, — спросил его Марко, — денег надо, чтобы туркам налоги заплатить?»
А кожевник, который всегда снабжал Марко знаменитым великолепным желтым сафьяном, в ответ только закивал головой.
«Правда, — сказал он, — если я не заплачу налоги, то меня со всем семейством продадут сборщику налогов Мурад-аге из Кожле, откупщику государственных налогов в Скопье. Но до этого еще целый месяц, ибн Пайко, до этого времени я могу дышать как христианин. А вот что будет с тобой, милый брат, что ты собираешься делать?» — наконец-то развязался язык у Пандо. «Если ты откажешься, они вонзят в тебя нож — тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Или чей-то ятаган рассечет тебя пополам, или турки что-нибудь другое придумают и сделают так, что ты сгоришь, как Георгий из Кратово. Не могу я тебе дать никакого совета, но, как мне ни жаль тебя, в сто раз жальче мне твою хозяйку. Как ты с ней поступишь? Она что, тоже в ислам перейдет?»
Калия услышала это и расплакалась.
«Боже меня упаси! — воскликнула Калия. — Только не это, Пресвятая Богородица. Лучше мне живой не быть! Чтобы я у моего Марко стала одной из нескольких жен… или в гареме оказалась, если ему придет на ум гарем себе завести? Никогда, никогда!»
За кожевенником во двор вошел Керим Эсад, ходжа и чиновник из Люботена на Карадаге. Он был на базаре, когда услышал новость о том, что ибн Пайко велено перейти в ислам. Керим Эсад разводил в Люботене соколов для богатых турок и часто приезжал в город.
«Не будь дураком, ибн Пайко, — сказал он. — Уж не думаешь ли ты отказаться!? Эх, тоже мне, нашли себе заботу: принять ислам — это плевое дело. Знаешь, кто я? Меня зовут Кирилл, как нашего святого просветителя, давшего нам азбуку. А теперь я Керим, а знаешь почему? Сына моего единственного забрали в армию. Я их умолял оставить его дома, ведь и по шариату так положено. Что мне было делать — отпустить его с турецкими войсками воевать на севере, завоевывать то, что и завоевать-то невозможно? Неужели я совсем голову потерял, спросил я себя, что собственного ребенка спасти не хочу? Я теперь Керим, а жену мою зовут Разие, а звали Родна, ну, и что из того? Я намаз совершаю только в полдень или когда может кто-нибудь увидеть, турок, или шпион какой, а когда наступают наши христианские праздники, я притворяюсь, что заболел, чтобы не работать. И, как видишь, жив, и ребенок мой при мне — живой и здоровый».
Ибн Пайко печально покачал головой.
«Неужели ничего нельзя сделать, Кирилл?»
«Сделать? Иди, ляг на травку, положи ногу на ногу и гляди себе в небо. Господь все видит, он поймет тебя!»
Пришел и банщик Селим, сопровождаемый еще двумя турками, приятелями ибн Пайко по базару. Они принесли ему гостинцы, как больному, арбуз и финики на плоском блюде.
«Добро пожаловать, братья!» — приветствовал их хмурый Марко.
«Рады видеть тебя», — ответили они.
Гости сели, скрестив ноги, утешающе улыбнулись опухшей от слез Калии, съели по нескольку орешков и выпили по стакану салепа.
Банщик Селим, растиравший ибн Пайко горячими льняными полотенцами в бане Чифте, похоже, лучше других понял душу и мысли ибн Пайко.
«Мы — турки и придерживаемся Корана, но волшебства сотворить не можем, — сказал он. — Не мучайся, ибн Пайко, смирись, ничто тебе не поможет, невозможно сопротивляться Мехмед-паше. Он человек жесткий, те, кто близки к нему, знают это. Мы, твои друзья, можем сказать только: все образуется! Ты не разбойник какой-нибудь, не враг, и не человек без роду, без племени, чтобы принять перемену с легкостью. Но с этого дня Аллах будет учить тебя жизни, только и всего. И вот еще, хочу, чтоб ты знал — может, со временем ты станешь кем-то для турок, но для христиан с сегодняшнего дня ты будешь никем».