Мехмед-паша догадывался, какие мысли вертятся в уме гяура. Как перехитрить его, как не попасть под суд, да еще и заработать на этом. Нет, на этот раз он не переменит решение, думал Мехмед-паша, хотя он хорошо помнил, что было написано зелеными чернилами в старинном фирмане со свинцовой печатью в кожаном футляре, который прислал султан его деду, славному Исхак-бею, когда тот стал правителем Скопье. В том фирмане султан мудро наказывал своим наместникам соблюдать меру и не предаваться тщеславию, потому что быть хозяином страны и народа — это все равно, что сидеть на чашечных весах. И все-таки он не переменит решение, во-первых, потому, что переход ибн Пайко в ислам вызовет сильный отклик среди колеблющихся, а во-вторых, потому, что султан дал ему еще один совет, который Мехмед-паша счел более подходящим в настоящей ситуации: «Свою саблю всегда держи острой».
Бей выслушал мастера Миклоша, хотя его намерения были ему совершенно ясны.
«Весь город бурлит, великий паша, — сказал ему Миклош на своем смешанном языке, поведав предварительно, зачем он пришел. — Все гяуры в волнении. Ибн Пайко принимает ислам, меняет веру! Это брожение не к добру, о, великий паша».
Но Мехмед-паша только сдержанно улыбнулся:
«Черт побери, — сказал он. — Незачем тут передо мной строить из себя героя, Миклош-эфенди. Часы будут такие, о каких мы договорились, и все тут. Давай больше не будем говорить про это!»
Уверенный в том, что у ибн Пайко нет выбора, разве что он, боже упаси, решится расстаться с жизнью, повесившись на каком-нибудь крюке в своем доме, — нет у него детей, и некому будет по нему плакать — Мехмед-паша, в присутствии нового кази Махмуд-бея, позвал своих казначеев, Дилавер-агу и ходжу Ризвана, и приказал им приготовить побольше мелких монет, потому что он намеревался вечером, после дневного намаза, пойти вместе с ибн Пайко в мечеть, где тот примет ислам, а Мехмед-паша как вали будет потом разбрасывать монеты по мостовой там, где проедет его коляска, чтобы христиане, увидев такое, впечатлялись широтой празднования! Он намеренно сказал все это перед новым кази, чтобы тот не обманывался, как склонны обманываться все новички, что они переменят мир и будут праведнее других.
Когда ибн Пайко предстал перед вали, тот, не дав ему сказать ни слова, начал так:
«Молодец, ибн Пайко. Я знал, что ты поступишь, как подобает умному человеку. И ты действительно умен, ведь ты осчастливил и свою жену. С этого дня она станет почтенной ханум, и сопровождать ее будут многочисленные служанки. Всем твоим родственникам и друзьям будет большая честь иметь такого родственника и друга, как ты».
А ибн Пайко, видя, что пути назад нет, едва выдавил: «Есть у меня желание построить мечеть во славу Аллаха и падишаха, великий паша. Но только, если ты окажешь мне великую милость и спасешь меня от позора в глазах христиан. Мой отец не выдержит боли, и к тому же моя жена, моя хозяйка, которая никак не желает потурчиться, останется одна, безо всякой опоры в жизни, великий паша. А самое плохое, о, великий паша, это то, что без нее и я останусь безо всякой опоры в жизни… и не понимаю я, зачем вам такой турок, который будет ни на что не способен».
Мехмед-паша только улыбнулся.
«Что ты за дурак такой, а, ибн Пайко! Заладил — моя жена, моя жена! Если она не хочет потурчиться, тем лучше для тебя. Выберешь себе жену-турчанку и нарожаешь с ней турчат, сколько твоей душе угодно. Вон как я, скоро семнадцатого жду. Пойми, я тебе только добра желаю. Будут у тебя жены помоложе, будут о тебе заботиться, уважать будут! А про мечеть, что ты предложил, да, ты ее построишь, построишь и возрадуешься! Хорошая мысль пришла тебе в голову! Но только построишь ты ее, будучи мусульманином, а не христианином! Все, разговор окончен!»
Тогда ибн Пайко, с лицом, зеленым, как арбузные корки, разбросанные по блюду, стоящему перед Мехмед-пашой, переступил с ноги на ногу и сказал:
«Ну, если так, то давай не будем говорить попусту, о, великий паша. Я потурчусь, приму ислам, чтобы спасти людей от ссылки. А насчет жен и детей — не хочу я другой жены, и не хочу детей от кого-нибудь другого. Я выродок, великий паша, изменник. Таким меня и запомнят люди».
Паша рассмеялся, потер руки и подмигнул новому кази Махмуд-бею.
«Для одних — изменник, а для других — герой. Не так ли, кази-эфенди? Жизнь наша — это весы с чашками, так было сказано в фирмане, который султан послал моему деду Исхак-бею. Весы, ибн Пайко. Ты думаешь, что тебя постигло несчастье, а на самом деле — это миг твоей славы. Ты думаешь, что это — ад, а на самом деле — это рай. А зваться отныне ты будешь Мурад-ага, как ты считаешь, хорошее имя, кази-эфенди?»