Ризван-бей молчал. Готовность ко всему, которую выказывал ибн Байко, была уж слишком рьяной. «Конечно, есть проходимцы, которым соврать и схитрить — как другим сказать „доброе утро“, — размышлял каймакам. — Такие негодяи не могут без вранья. Но что движет этим человеком? Что, ненависть или любовь? Очень уж странно, чтобы торговец с рынка так легко согласился потурчиться. Упрямцами, которые не хотят принимать ислам, вся тюрьма переполнена. Как бы этого ибн Байко поприжать? Наверняка у него в голове какой-то план, может, дурной замысел… но нелегко загнать его в ловушку — уж никак не похож он на пьяного или слепого».
Каймакам встал и начал ходить вокруг ибн Байко, пристально разглядывая его со всех сторон. Несколько раз он откашлялся, скорее для того, чтобы потянуть время.
«Но ведь вы, христиане, говорите про турок, что у них души смердят. Ты что, тоже хочешь стать таким?»
Петре побелел, потом покраснел. Сглотнул, почесал себе затылок. Но тут ему в голову пришел достойный ответ, и он сказал:
«Когда я шел сюда, благословенный бей, я видел в поле работающих турок-поденщиков и христиан-батраков. Работали и те, и другие, как муравьи, спины у них одинаковые, я уж не говорю про их дыхание и пот».
Ризван-бей улыбнулся, довольный ответом. Он подошел к ибн Байко и положил руку ему на плечо:
«Мне кажется, что все тебя будут уважать, но в то же время и упрекать. Скажи мне прямо, нам с тобой делить нечего и незачем врать друг другу — чего ты добиваешься, брат, кем хочешь стать после того, как потурчишься? Наверняка ты не останешься сапожником, ибо я хорошо знаю Иосифа-эфенди, он думает не так, как ты. А в тебе, я смотрю, есть сила и для других дел».
Ну, наконец-то! Ибн Байко скрестил ноги, у него на губах заиграла кривая улыбка, открывшая желтые зубы. Ему стало гораздо легче теперь, когда разговор принял такой оборот.
Он скромно сказал:
«Ну, пусть падишах, да вечен будет свет, исходящий от него, пошлет мне султанский указ, и я буду ему благодарен».
«Ты будешь благодарен. Ты что, думаешь, что у падишаха только и мыслей, что о тебе, что он из-за тебя уже сон потерял? Ты думаешь, что он управляет страной? Конечно, он управляет своими ханум, а заботы о державе лежат на наших плечах. Поэтому лучше скажи мне. Я распоряжусь о твоей награде! Хочешь, ха-ха, получить разрешение делать кислое молоко и твердый сыр? Или стать джебеджи, ха-ха, мастером, который из селитры, которую мы добываем в вашем краю, делает порох? Джебеджи должен быть нашим доверенным человеком. Это хорошее место. А если тебе это не по душе, как я вижу, ты мог бы стать сборщиком хараджа. Христианам не под силу его заплатить, но, несмотря на это, от тебя потребуют весь налог, до последнего гроша, а без денег лучше, чтобы ты и на глаза им не попадался. Хочешь стать им? Тут как раз один сборщик хараджа упал в яму, где известь обжигают, в переулке дервишей, так что есть свободное место. Будешь ходить по базару перед богатыми ремесленниками и торговцами, и все будут тебя приветствовать и тебе кланяться, ибн Байко».
В это время с минарета послышался призыв муэдзина к молитве. Пришло время намаза, так что каймакам прервал разговор с ибн Байко и с ничего не говорящим и отсутствующим взглядом распростерся на молитвенном коврике, Который он развернул и расстелил перед собой.
Ибн Байко постоял еще некоторое время, не зная, как поступить. Он сказал себе: каймакам принял меня в штыки, но я буду с ним обходителен, буду действовать потихоньку, мягко и осторожно. Вот бы нас люди услышали, подивились бы — до чего вежлив наш разговор.
И, больше не раздумывая, он распростерся рядом с Ризван-беем и начал кланяться, ударяясь головой об пол. Тут у него очень сильно заболело бедро — стало дергать, напоминая удары церковного колокола.
В то самое время, когда ибн Байко принимал ислам в мечети Яйя-паши, в лавку мастера Иосифа на крытом рынке зашел Гази-баба.
«Иосиф-эфенди, — сказал ему Гази-баба, задумчиво вертя в руках сандалии. — Я слышал об этом вашем царе Самуиле, правда ли это, что византиец выколол глаза солдатам его армии и в таком виде отослал их обратно к царю?»
«И я слышал такую историю, — мрачно ответил мастер Иосиф. — Вот поэтому и сейчас среди нас так много слепых, баба-эфенди».
«Ну, ладно — слепые, так слепые, но почему они еще и глухие?»
«Так вот обстоят дела у христиан, баба-эфенди. Если у них одного не хватает, скорее всего, не будет хватать и другого. Чтобы сохранить голову, они прощаются с умом».
«Это ясно, без ума легче из неверного превратиться в безумного. Но это твое предположение не очень-то верно, Иосиф-эфенди. Вот посмотрим, что будет с твоим зятем. Думаю, ты понял, к чему я клоню».