Мехмед-паша рассмеялся:
«Когда соберешься поехать в следующий раз, я пошлю с тобой стражников, и вот тогда увидишь — ты еще подъехать не успеешь, как перед тобой уже ворота распахнут. Не захочет твоя женщина по-хорошему, приведем по-плохому. Султан был бы против, но как султан узнает? Пусть занимается своими ханум в гареме».
Он выезжал из Скопье со стражником и с Бошко, когда еще слышались возгласы толпы, провожавшей султана.
«Да здравствует султан!»
«Долгих лет жизни султану!»
Но султану было невесело. Он размышлял о том, что сейчас, вроде бы, его время, он на вершине, но с вершины всегда когда-нибудь приходится спускаться. Он слабо помахивал рукой, приветствуя провожающих. Перед ним и за ним скакала его конная охрана, состоявшая из янычар, выворачивая копытами из земли белые камни мостовой Скопье, поднимая пыль, веками лежавшую между камней. Янычары были в мягких сапогах, красных штанах, зеленых рубахах и жилетах, с черными расшитыми куртками на плечах. На головах у них были низкие мягкие фески с длинными черными платками, а у самого старого платок был завязан в виде чалмы.
Когда султан приехал к вали, ему подали хрустальное корытце, чтобы он мог вымыть руки — воду лили из серебряного кувшина, украшенного драгоценными камнями, того самого, что сделал некий ибн Пайко, тогда еще христианин, а теперь мусульманин по имени Мурад-ага, так сказали султану.
Султан покачал головой:
«Прекрасно, — сказал он, — но видеть этого мерзавца я не желаю. Дайте ему все, чего он пожелает, но будьте с такими людьми поосторожнее. Они — будто бочки, чего в них только нет! Возиться с ними бесполезно, они должники всем и всему, а в первую очередь самим себе, и жизнь их идет шиворот-навыворот».
Когда султан уехал, похвалив вали и все начальство за красивую часовую башню и мечеть Мурад-аги, пусть и не очень большую, но которая, если Аллаху будет угодно, простоит долго, Мехмед-паша дал Марко, как и обещал, одного стражника, и, хотя Марко противился этому, убедил его, что с помощью стражника и Бошко ему будет легче справиться с монахинями монастыря Святого Николая в Кожле.
Так они и отправились: впереди стражник, потом Марко, а за ним Бошко, который никак не мог решить для себя, радоваться ему или печалиться этой поездке.
Когда они добрались до монастыря, ибн Пайко спешился и не разрешил остальным двоим войти в монастырский двор, а вошел один, не желая показывать монашкам навязанное ему подкрепление. Во дворе два столетних платана отбрасывали плотную тень на чисто выметенную брусчатку. Перед ним была церковь, высеченная в гранитной скале. Справа и слева от нее стояли два не очень больших здания, где размещались кельи и комнаты для приезжих, а перед одним из них — монастырский источник с двумя трубами, из которых текла вода. Недалеко находится амбар, всегда полный. За монастырем виднелась роща высоких кленов, переходящая в кожленский лес. Ибн Пайко знал, что монастырь был богатый, получал хороший доход от своих полей, виноградников, стад овец и леса. Выстроенный более ста лет назад над рекой Пчиня, под крепостью Кожле, монастырь был отдан в пожизненное пользование серскому[51] митрополиту Иакову, который уже давно не приезжал туда.
Как только Марко вошел во двор, открылась высокая боковая дверь, и перед ним появилась игуменья.
«Благослови тебя Господь», — приветствовал ее Марко.
Та только прошептала что-то в ответ и посмотрела на его феску и турецкую одежду. Быстро оглядевшись, она сразу заметила и стражника, и Бошко, стоявших поодаль и державших лошадей под уздцы.
«Я опять приехал, мать-настоятельница, чтобы повидаться со своей женой Калией, — сказал Марко. — В прошлый раз мне пришлось вернуться, не получив никаких известий от нее. Но мне нужно сказать ей кое-что очень важное, и я должен ее увидеть».
«Я тебе и тогда сказала, что она в молитве и не может никого видеть».
«Меня может. Я ее муж».
«Ее муж теперь Иисус Христос. Нет у нее никакого другого мужа».
«Я привел с собой стражника», — неохотно процедил Марко, стыдясь своей угрозы.
Игуменья подумала и потом сказала:
«Помогай тебе Господь». И перекрестилась. «Как теперь тебя зовут?»
«Мурад-ага, но это временно. Я и хочу сказать Калии, что это временно, и поэтому я должен ее увидеть».
«Ох! Мурад-ага, как откупщика налогов в Скопье? Много бед и несчастий принес нам этот разбойник», — сказала игуменья.
«Я не такой как он, и никогда таким не стану. Я руковожу городским советом и скоро опять стану Марко».
«Помогай тебе Господь», — еще раз с жалостью в голосе сказала игуменья, перекрестилась и вошла в здание с кельями.