Пусть я ослепну, пусть стану глух.
И лик ее засияет ярче белизной.
Обратившись вслух.
Познаю миг очищения росой
Слов правды пред очами Бога.
Мне святы венценосные творенья
Воздержанного слога,
Признанья, откровенья
Духа. Но вы, шепчете о чем-то злом.
Глаголя – воззрись на деяния людские.
О том мудро рассуждает мой первый том.
Омывая берега морские
Оставьте отлученье
В пучине вод жемчужных лилий.
Пусть минет осужденье.
В очертаньях гибких линий
Предстанет дева.
И согрешенья развеются, простятся.
Между нами житницы любви посева,
Молчанья, созерцанья, наши взоры льстятся.
Моя любовь безумна, может статься.
Но не грех безумство то.
А безумье пред обществом и веком.
Системой будто решено,
Веселье окрашивается смехом,
Печаль одиночества слезами.
Но в любви чувства не пестрят,
Возбуждая ум высокими стезями.
Те сомнамбулы не спят.
Так сердце бьется тихо и во сне.
Прорывая оболочки стен
Души, крик смиряется во мне,
Омывая кровью стираемых колен.
Помни поэт – лишь раз угаснет твоего ока взор,
Лишь раз затихнет твоего сердца вой.
Но покуда судьбы своей ты ревизор.
Люби и видь Любимую святой.
Пиши – так предназначено судьбой.
2012г.
Белокурый ангел
“Любовь моя – безответностью смиренна”.
“Вдохновительнице от творца”.
“Вдохнови касаньем ласковым души
Стремящейся возвыситься, иль пасть
В глубины космоса, в пустующие дни
Влекут живительную часть
Творений, родившихся в ночи”.
Возвышенным ума смущеньем не познать притоки вдохновенья, те судьбоносные уставы, чарующие и загадочные панорамы кои заводят взор в темные леса, пещеры потаенные, где чародейство дурманит пограничный разум, завлекая на неизведанные доселе тропы. И только светлый ангел выведет странника из тех чужбин далеких, десницею поманит и крыльями от сомнений защитит. В музе полудрема усмиряет побужденья, она, неподвластная сравненью, красотою первозданно идеальной дарует жизнь, облегчает смерть призывным гласом всепрощенья.
Однажды, сей ангел встанет робко подле меня, возле постели умирающего старика, но, то будет лишь виденье, лишь портрет, написанный бесталанною рукою и бездарною душою воссозданный. И снова память опрометчиво мне рисует те из будущего воспоминанья. Она более не вопрошает о необузданном творенье, о всемирном восхваленье, низводит безмолвием громогласным, касается в кротости ладонью до моей груди. Но, увы, не вострепещет сердце ветхое, не хлынет кровь по венам залежалым, оно остановилось уже почти. И тогда ангел покой дарует сердцу моему, ведь оно любить так страдальчески устало. И взор мой потускнеет. Предо мною лишь ангел белокурый, прощается или встречает, жизнь забирает или жизнь дарует, она любит, или.… Освобождает.
“Бескрылого надели полетом в резвости покорным,
Будучи сим заветом осененным я ниспошлю благую весть.
Образом весомо непокорным, но во взгляде томном
Прочту посланье свыше, ту заключенную в зеницах песнь
Музы с несравненной красотой в памяти и духе,
Благословленной первою звездою прежде и когда-то,
Зримо воплощается и доносится сладостно во слухе.
И на душе будто бы отрадно.
Взывая к состраданью источая благовонья,
Она прейдет негаданно в миг кончины поэтики безгласной.
Но промолчит, не выскажет упреки исподлобья,
Притворившись девой беспристрастной.
Вселенная зиждется во взоре притягательных аллюзий.
Беспрекословных почитаний в скоропостижности расставаний.
Улетает, вновь возродив во мне любовь иль сонм иллюзий.
То явь и истина, то сердце исповедует повестью слезных покаяний”.
Озаренная благодатью мученица непоколебимо дремлет в чистоте небесной. Её несомненная невинность, её целомудрие чистейшее подобно белоснежному полотну, лишь художника истомно она заинтересует, но буйные очи коего будто не созданы для виденья столь сияющей, ослепляющей красы. Творец замыслил так, что художник однажды склонится пред созданием Его, слишком велико творенье это, ибо каждый белокурый волос ангела, словно золотая нить. И не помыслить о прикосновенье к ним. Ведь она озаренная совершенством, обличает мою недостойность.