7
— Эх, сейчас бы бабу… — тоскливо протянул Гыгам и почесал мошонку.
— Да вон — бери, — со смехом отозвался Игуб и швырнул обглоданной костью в сторону жены ткача.
— Сам бери, — огрызнулся Гыгам. — От этой зеленой рожи меня только блевать тянет… Эй, как там тебя, Эслау, вот ведь наградил бог имечком… А ну прибери все здесь.
— Да, господин, — отозвался Всеслав.
— О! — вскинулся Игуб, считавшийся среди бандитов самым изощренным шутником. — Мне в обед стражник наплел, что ты вроде как того, — он сделал замысловатый жест рукой, — рыцарь?
— Ры-ыцарь, — оживился главарь. — Вон оно как… — Он окинул взглядом являвшую собой яркий пример смирения фигуру Всеслава и расхохотался. — Да ты хоть меч-то в руках держал, рыцарь?
— Да, господин, — мягко отозвался Всеслав.
— И где ж ты его потерял?
— Нигде, господин. Мой меч всегда со мной.
— Это где, в штанах, что ли? — тут же встрял Игуб. И бандиты дружно расхохотались. Как и предполагал Всеслав, они оказались самыми сложными из его учеников. Они были глупы, развращены насилием и похотью и жутко ленивы. Причем и душой, и телом, и разумом. Они даже еще не догадывались о том, что были его учениками. Между тем как все остальные уже знали или хотя бы предполагали это.
Тюрьма — почти идеальное место для школы. Конечно, не для той, в которой преподают счет, чистописание или интегральное исчисление. А для настоящей … Всеслав провел в этой камере уже неделю. Убираясь за бандитами. Вылечив старику растянутую руку. Излечив ткачу уже давно мучавшие его боли в желудке. Исцелив и успокоив душу Гурада, конюха, который попал сюда за то, что посмел отказать Агробу, пришедшему к нему в дом не просто взять, а просить руки его дочери. И уговорив бандитов позволить священнику вновь служить ежедневную мессу в дальнем закутке их общей камеры…
— Меч — это не сталь. Это — орудие веры и справедливости. И он обнажается лишь тогда, когда наступает для этого время, время укрепить веру и вернуть на трон справедливость…
Бандиты переглянулись и снова расхохотались. Уж больно забавно было слышать столь гордые слова в устах человека, безропотно согласившегося на роль «шестерки». И старательно величающего их «господами». Они не знали, что есть господин и Господин. Тот, кто властвует над тобой сейчас и неправедно, и Тот, кому ты сам, своей волей, вручаешь собственные веру и верность. И между этими двумя нет ничего общего…
— А бабу бы сейчас было бы неплохо, — мечтательно протянул Громила Глуб. И в этот момент загремели ключи. Все повернули голову в сторону открывающейся части решетки. Там в окружении стражи стояли двое — юноша и девушка. На взгляд им было лет по шестнадцать-семнадцать. Юноша, похоже, был сильно избит и еле держался на ногах, и девушка заботливо поддерживала его под руку…
— Баба… — обрадованно прошептал Гыгам, а Глуб восторженно цокнул языком…
— Приляг, Играмник, — со страданием в голосе произнесла девушка, когда их грубо впихнули внутрь.
— Не бойся… за меня… Даграйя… — в ответ просипел юноша. — Со мной… все… будет хорошо…
Всеслав покачал головой. Да уж, парню сильно досталось…
Девушка помогла юноше прилечь у стены и, повернувшись, подошла к бандитам.
— Господа, вы не могли бы дать мне немного соломы. Моему брату… ай! — вскрикнула она, когда Гыгам, пуская слюни, ухватил ее за ягодицу.
— Соломы, — вкрадчиво начал главарь, обнимая ее за талию и притягивая к себе, — дадим, красавица. Обязательно… И с братиком твоим все будет хорошо. Ежели только ты будешь с нами ласковой. А иначе он у нас быстро… — И Глуб мотнул головой. Девушка бросила на него взгляд затравленного зверька. А главарь показательно стиснул свою лапищу перед ее испуганным личиком, как будто обхватывал шею ее брата, и приказал: — Гыгам, Игуб, а ну пощекочите дворянчика…
Девушка тут же вспыхнула.
— Нет! Не надо! Пожалуйста! Я… согласна, согласна!!!
Всеслав смотрел на нее и видел, какой… Великой утешительницей она могла бы стать. Каким образцом милосердия! Пройдя через боль, унижение, насилие и человеческую подлость, она не поддалась бы им, не превратилась бы в замаранную и загаженную ими, а, сделав их топливом для огня своей души, стала бы в этом мире великой Учительницей сострадания и милосердия. Он видел возможность этой судьбы в ее глазах. В ее душе…
— Даграйя… нет… не смей.
Всеслав повернул голову. Юноша, шатаясь, поднимался, опираясь на стену. А его глаза горели ненавистью. Всеслав вздохнул. Что ж, этот мир в этот раз не получит Великой утешительницы. Ибо парень явно не собирался, пока дышал, отдавать сестру на поругание. А она не перенесла бы одновременно и насилия, и его смерти, сломавшись под столь тяжким двойным ударом судьбы. Ну а Глуб совершенно не собирался миндальничать с юношей. Ибо бандитам, по большому счету, было совершенно наплевать, будет ли девушка покорной или нет. Покорная — прикольнее, а будет сопротивляться — так веселее. Насиловать визжащую даже привычнее…