— Вам плохо, доктор? Вот, выпейте. У меня есть пару таблеток аспирина. Может, Вас отвезти в травмпункт?
— Нет, это всё ерунда. Я пытаюсь вспомнить как всё случилось. Мой пациент был в том районе в тот вечер. Он так и не пришёл на встречу. Возможно, он передумал или забыл. Думаю, если бы он был в трезвом состоянии, он бы не оказался на пассажирском сидении.
Дин глубоко вдохнул, и у него из носа потекла кровь. Следователь поспешно протянул ему салфетку.
— Пожалуй, с Вас хватит приключений на один вечер, доктор. У меня больше нет к вам вопросов.
— Но если будут, пожалуйста, свяжитесь со мной. Я бы хотел продолжать заниматься лечением мистера Хаузера… в зависимости от его состояния, конечно, — голос его дрогнул. — Я знаю, это неблагоразумно привязываться к пациентам, проникаться к ним симпатией. Мне … пора. Я вызову такси. У меня теперь машины нет.
— Пальто тоже нет, — заметил следователь.
Дин пожал плечами со скорбной усмешкой.
— Я отдал его девчонке. Ей оно было нужнее. Спокойной ночи. Не тревожьтесь обо мне.
***
Усмешка исчезла с его лица как только он вышел на улицу. Какое-то время он стоял на морозе, проигрывая события прошедшего вечера. Ему было жутко от того, как стремительно и гладко развивался его план. Перед тем, как возвращаться в институт, он зашёл в телефонную будку и позвонил прокурору на дом.
— Джек, ты не спишь?
— Как видишь, поднял трубку.
— И то верно. Прости, мне неудобно тебя будить.
— Да ладно, я только что проснулся. До этого дрых весь ведь. Я давно так хорошо не спал. Оливия умерла утром. Я позвонил в похоронное бюро, приехал домой и тут же вырубился.
— Царствие небесное. Когда похороны?
— Послезавтра.
— Я приду, обещаю. На этот раз даю тебе слово.
— Ладно, не парься. Там и без тебя народу будет достаточно. Лучше мы с тобой после похорон вдвоём сходим в бар. Ты мне что-то хотел сообщить?
— Началось, — сказал Дин, коротко и таинственно.
— Что началось?
— Оно. То самое, что мы с тобой обсуждали. Новая глава в твоей карьере — и моей.
— Я готов, дружище. Готов работать по-человечески. Завтра зайду в офис на пару часов. Как мне надоела эта беготня в хоспис. Если бы ты знал.
— Догадываюсь.
— Сколько нервов из меня выкачала болячка жены. Эгоистичная сука дымила и дымила. Я её предупреждал. Она не спохватилась, пока не начала потеть по ночам, пока не похудела и не стала серой на лицо. А потом: «Джек, позвони пульмонологу. Джек, отвези к онкологу.»
— Успокойся, дружище. Всё позади.
— Так точно. У меня начинается новая жизнь, без походов по врачам, без кислородных баллончиков в доме.
— Джек, ты просто святой. Тебе уготовано место в раю.
— Ну это уже перебор.
— Для меня любой мужчина, который перенёс три брака, — мученик. Так или иначе, ты имеешь право отдохнуть.
— Самый лучший отдых — какой-нибудь свежий, сочный, скандальный протокол.
— Постараюсь не разочаровать тебя. Завтра тебе принесут папку с очередным делом. Малолетняя торговка наркотиками, нам обоим хорошо известная. Тебе не придётся её слишком долго терзать. Если Кахилл и Тиммони выполнят своё дело, она признает себя виновной.
========== Глава 18. Оставь всю надежду ==========
После трёх ночей на жёсткой тюремной койке Хейзел поймала себя на кощунственном желании обратиться к врачу. Настоящему врачу. Тучная безразличная медсестра сунула её многострадальную руку в перевязь и брызнула ей в лицо перекисью водорода. У неё текли слёзы и слюни одновременно. При этом её жутко тошнило. Она догадывалась, что на этот раз никакого количества марихуаны не хватило бы чтобы заглушить эту упрямую, ликующую, неумолимую боль. Ей понадобилась бы ударная доза ибупрофена с кодеином, того самого яда, который так презирал Логан. Удивительно, как этот человек за несколько месяцев смог повлиять на её мировоззрение. Ведь она не всегда была такой воинствующей противницей медицины. В детстве она побаивалась белых халатов, но не больше чем любой другой ребёнок. Ненависть пришла после смерти матери. Логан нашёл зёрна неприязни и обильно полил их. Этого было достаточно. А теперь, когда ни мамы, ни Логана не было поблизости, Хейзел не возражала бы, если бы один из этих «фашистов» осмотрел её руку и грамотно наложил гипс.
Хейзел помнила фотографию вьетнамского монаха, который поджёг себя в знак протеста, не издав ни звука и не пошевелившись. Увы, онa пока не достигла такого уровня духовной просветлённости и контроля воли над телом. Первая серьёзная взбучка сломила её. Нервные окончания взвыли и капитулировали. Проклятая боль затмила рассудок, завладела её языком, заставила её признать вину. Хейзел смутно помнила разговор со следователем, за спиной которого стоял Кахилл, размешивая сахарные кубики в чашке с кофе. Не слушая стандартных вопросов, которые ей задавали, девушка бубнила «да, да, да». Да, она торгует, не только наркотиками, но и телом. Да, она залазит в карманы пассажиров в метро. Да, она угостила двадцатидвухлетнего Кена Хаузера, студента университета Темпл, коктейлем из ЛСД, кокаина и экстази. Нахватавшись этой же самой дряни, она села за руль его автомобиля, не имея водительских прав. Да, она стала причиной аварии, в которой был задействован нарколог пострадавшего студента. Да, она сопротивлялась аресту. В чём ещё её обвиняли? Ах да, это по её вине футбольная команда «Стилерс» проиграла сезон. Напоследок она добавила: «Отвалите наконец и дайте мне сдохнуть.» В эту минуту ей действительно хотелось сдохнуть.
После допроса наступило подозрительное затишье. К осуждённой никто не заходил: ни адвокат, ни злюка-медсестра. Девушку держали в камере заключения при полицейском пункте. Чья-то рука подсовывала ей поднос с каким-то подозрительным месивом и стаканчиком тёплого яблочного сока. Доставка еды происходила каждый раз пока девушка спала, если её состояние можно было назвать сном. В её голове проигрывалась сцена аварии, с некоторыми вариациями. То она врезалась в «мерседес» водительской стороной, то пассажирской. Лобовое стекло то разбивалось вдребезги, вонзаясь сотнями прозрачных иголок ей в кожу, то трескалось серебристой паутиной. Иногда вместo Кена Хаузера рядом с ней сидел Пит Холлер, а иногда парень, который задирал её в девятом классе. Открывая глаза в очередной раз, Хейзел чувствовала себя более разбитой. Неудобная, холодная койка держала её заложницей. Девушка едва могла оторвать голову от расплющенной подушки, пахнувшей хлоркой и куриным бульоном.
Однажды сквозь дрёму она услышала скрип дорогих ботинок и уловила знакомый запах сандалового дерева. Перед ней стоял владелец разбитого «мерседеса». Тусклый свет от лампы в коридоре падал на его лицо, подчёркивая каждый острый угол. Правый висок был заклеен пластырем. Через руку было перекинуто длинное бежевое пальто.
Его появление не удивило Хейзел. Она с самого начала знала, что рано или поздно он к ней наведается. Она даже успела мысленно приготовиться к этому визиту, заранее дав себе зарок встретить своего мучителя с достоинством, иронией, и даже, возможно, неким участием. Нет, она не собиралась хныкать, забившись в угол, и проклинать его. С этим холёным сероглазым извергом можно было бороться только его собственным оружием.
— Вот он, ангел смерти, — протянула она сквозь зевок. — Пришёл утащить меня в ад, не иначе.
— До смерти ещё рано, — сказал гость, переступив порог камеры. — Если ты будешь вести себя благоразумно, до таких крайних мер не дойдёт. Я — человек своего слова. Я же обещал тебя навестить.
— У вас новое пальто, — заметила девушка.
— Хорошо забытое старое. Случайно нашёл в глубине своего шкафа.
— Рядом с фартуком палача и парой-тройкой скелетов?
— Я рад, что твоё чувство юмора всё ещё при тебе. Как тебе нравится твоё новое жильё?
Хейзел пошевелилась на койке, подложив здоровую руку под голову.
— Привыкаю потихоньку. В этой камере очень просторно. Куда просторнее, чем в моё родном чулане на Южной улице. Мне всё нравится, за исключением еды. Она по вкусу очень напоминает… Не знаю какое слово подобрать. Тюремную? Мне всегда казалось что за решёткой подают такие макароны с сыром и мясную запеканку из обрезков курятины, — она шлёпнула себя ладошкой по расцарапанному лбу: — Ой, погодите, а ведь я на самом деле в тюрьме! Как я могла забыть такую важную деталь? Ей-богу, я за решёткой! Это не сон. И Вы самый что ни на есть настоящий.