— Ты даже не знаешь, что это такое и зачем. Успокойся. Я тебе сейчас объясню. Это новинка карательной системы, электронное устройство, надеваемое на подконтрольное лицо, находящееся под домашним арестом. Эту штуку изобрели гарвардские учёные лет тридцать назад, и только теперь власти решили к ней прибегнуть. Её, скорее всего, внедрят в массовое производство в следующем году. Пока что у нас несколько испытательных моделей. Не дёргайся. Я попытаюсь объяснить тебе механизм. Смотри, вот геометрический корпус с электронными компонентами, два ремня и комплект замка. Браслет периодически посылает сотрудницам правопорядка радиочастотный сигнал, сообщающий о перемещениях носителя. Например, если он выйдет за границы разрешённой зоны, контролирующие органы об этом узнают. Я догадываюсь, какие мысли у тебя сейчас проносятся в голове. Даже не пытайся снять браслет самостоятельно. Будут большие неприятности.
Девушка зажала рот рукой и глухо пробормотала в ладонь:
— Господи…
— В чём дело? Тебе больно? Браслет сидит слишком туго? Ремни можно расслабить. Или тебя возмущает вторжение в твоё личное пространство? Если тебе не нравится такой метод ограничения свободы, тебя могут посадить на цепь, как это делали в старые добрые времена.
Хейзел промычала что-то нечленораздельное. Мартин вдруг осознал, что она смотрела не столько на браслет, сколько на его руки.
— Всё ясно, — сказал он, выпустив её лодыжку. — Обещаю впредь не подходить к тебе без перчаток. Вообще-то мне пора. Отдыхай.
Устыдившись своей минутной слабости, Хейзел попыталась окликнуть его, но Мартин уже вышел из комнаты, закрыв дверь снаружи. Таким образом, девушка осталась под двойным замком: один — на двери, а другой — на лодыжке. В каждом милом, уютном штрихе её окружения чувствовалась издевка. Цветной телевизор с магнитофоном, книжные полки, платяной шкаф, туалетный столик с зеркалом, холодильник, набитый сельтерской водой. Тюрьма, в которой условия походили на домашние, подавляла психику ещё больше, чем камера при полицейском пункте, где она провела три ночи. У неё руки чесались взять банку газировки и запустить её в экран телевизора, зеркало или окно, но она подозревала, что мелкий акт вандализма не облегчит её злобу. На шум, скорее всего, сбежится медицинский персонал, и ей придётся повторно пережить сцену допроса. Выстрел боли в прооперированном локте немного отрезвил её. Некоторые время Хейзел лежала на тёплых простынях, закрыв глаза. Когда боль утихла, она вновь приподнялась на матрасе и неохотно полезла в ящик с кассетами.
========== Глава 20. Бред ==========
Подоконник в кабинете доктора МакАртура был усыпан пеплом. За ту неделю, которую Хейзел провела в институте, Дин выкурил больше сигарет, чем за последние десять лет. Его коллеги уже начали шмыгать носами и перешёптываться. Кэтлин Берн, миловидная тридцатилетняя юристка из Англии лично выразила беспокойство.
— Мы хотели убедиться, что у Вас всё в порядке, — сказала она, проводя яркими ноготками по предплечью доктора.
— Это королевское «мы»?
— Клиническое. Нам… мне лично кажется, что Вы слишком много на себя берёте. У Вас усталый вид. Вы плохо спите?
— Я сплю так, как может спать одинокий мужчина в холодной, пустой постели.
— Меня волнует Ваша бледность. Проверьте гемоглобин на всякий случай.
— A Вы очень наблюдательны, мисс Берн. Я тронут вашей заботой. Уверяю Вас, если работа загонит меня в гроб, то моя последняя мысль будет о Вас.
Теперь юристка точно знала, что дела были плохи. Дин МакАртур, этот прохладный аскет, никогда не позволял себе даже словесного флирта с коллегами. На этот раз он поймал её пальчики и пожал их, оставив на них запах табака. Это означало, что он действительно был на грани нервного срыва. Кэтлин не подозревала, что причиной перемен в поведении Дина была маленькая чернявая пациентка, поступившая в реабилитационный стационар.
Дин намеренно не установил камеру наблюдения в палату Хейзел, хотя ничего не было бы проще. Этот элемент загадки придавал игре особую остроту. Ему было приятнее фантазировать о том, чем занималась девушка в одиночестве, нежели следить за ней. Он пытался представить, в какой позе она сидит на кровати, какие фильмы смотрит, как расчёсывает волосы, часто ли просыпается по ночам, плачет ли, стоя под душем. Ему достаточно было знать, что маленькая ведьма, которую он хотел превратить в музу, находилась на территории института, дышала тем же самым фильтрованным воздухом, что и он.
Их первый лечебный сеанс пока не состоялся. Дин решил не надоедать Хейзел частыми визитами. Если бы он наведывался к ней в палату каждый день, она бы привыкла к его присутствию, и, возможно, нашла бы способ противостоять ему. Он предпочитал оставаться зловещей тенью. Его глодали противоречивые желания. С одной стороны, ему хотелось завоевать её доверие, но, с другой стороны, ему нравилось держать её в страхе, который вызывает неведение. В одной из восточных стран самым жестоким наказанием считалось выпустить осуждённого на волю и держать его в страхе казни. Человек никогда не знал, когда и в каком виде его настигнет кара. Многие осуждённые сходили с ума, прежде чем их настигал меч палача. А Дину было бы не на руку, если бы Хейзел окончательно рехнулась. Это нарушило бы его планы. Ему хотелось поделиться с ней всеми тайнами, но преподнести их в форме ребусов и дать ей возможность их разгадать.
Общался он с ней через Мартина. Это казалось безопасным вариантом. Дин помнил, с каким видом юный хирург покинул палату пациентки сразу после операции. Его угловатое лицо выражало усталость, досаду и даже некое омерзение. Мальчик только начал практику и ещё не научился скрывать эмоции. В его глазах, несомненно, Хейзел оставалась «чернявой шалавой», которую ему пришлось лечить. В глубине души Мартин наверняка досадовал, что травмы Хейзел не были достаточно сложными. Возиться с повреждённым локтем так скучно. Открытый перелом со смещением предоставил бы ему возможность испытать своё мастерство. Хейзел была его одной из первых пациенток, и пункция была одной из его первых операций, проведённых самостоятельно. Нельзя же начинать карьеру с удаления опухолей мозга. Дин считал, что общение с неприятной ему особой шло Мартину на пользу, закаляло его выдержку.
— О чём вы с ней говорите? — спросил Дин своего воспитанника однажды.
— О заживлении мягких тканей, — ответил юноша, пожав плечами. — О нервных окончаниях.
— Её это интересует?
— Не сказал бы. В основном я говорю, а она молчит. Должен же я что-то говорить, когда меняю повязку и обрабатываю шов. У этой оторвы дворянские замашки. Не знаю откуда. Если я буду выполнять свою работу молча, она возомнит, что я ей служу.
— Конечно, это недопустимо, — пробормотал Дин. — А она ни о ком не спрашивает? Её не совсем не колышет судьба того пьянчуги, который был с ней в машине, когда случилась авария?
Мартину пришлось подумать несколько секунд прежде чем ответить на вопрос.
— Её явно что-то колышет. В этом нет сомнений. А что именно — она ни в какую не признается, во всяком случае, мне. Если Вам это так интересно, пришлите к ней психиатра. Пусть поковыряется у неё в мозгу. Мне достаточно ковыряться в её суставах.
Дин приобнял воспитанника за плечи.
— Скажи мне правду: ты считаешь её примитивной? Она действительно глупа и ограничена?
Хирург устало взглянул в глаза своему начальнику.
— Вы уверены, что хотите услышать моё мнение? Таких, как она, не стоит спасать. Её даже на органы пустить нельзя. У неё наверняка все лёгкие прокурены, а печень воспалена от алкоголизма. Даже от этой дурынды Анастасии Уоррен больше толка. Впрочем, Вам как этику решать подобные вопросы.
— Я бы не задавал эти вопросы тебе, если бы мог ответить на них самостоятельно. А ты, мальчик мой, становишься настоящим женоненавистником. Браво!
Юноша поднял свой единственный зрячий глаз к потолку, точно моля высшие силы о вмешательстве, и направился в лабораторию.
В то же утро Дин пришёл в палату Хейзел с небольшим чемоданчиком.