Даже не спрашивайте, чем я занимаюсь. Я сам толком не знаю. Мои полномочия трудно описать несколькими словами. Это гремучая смесь христианской догмы, органической химии и законодательства. Я могу посвящать целые недели размышлениям о том, что делать с тканями мёртвых эмбрионов и нужно ли разглашать связь между таблетками от артрита и раком крови. Теперь у меня свой кабинет с окном выходящим на площадь, перед которым можно курить, молиться, репетировать сатанинский смех… из которого можно на худой конец выброситься, если совсем станет невмоготу. Жаль, что кабинет расположен на втором этаже. Скорее всего, не получится насмерть. У меня также фонтанчик с водой: дистилированной и почти святой. На стенах висят дипломы, грамоты, статьи из журналов. Вид этой изящно оформленной макулатуры радует сердце.
Мой день начинается с молитвы, пробежки по винтовой лестнице и горсти таблеток, половина которых вышли на рынок с моего благословения. Мне даже не нужно ни к кому обращаться за рецептом. Я сам могу смешать все необходимые ингредиенты в лаборатории. Ну как тут не возгордиться? Ха, я почти Бог! А мой воспитанник — почти человек.
Доктор МакАртур прервал свой внутренний монолог и взглянул на юношу, развалившегося в кресле, вытянув длинные ноги. На нём был блестящий чёрный плащ из искусственной кожи, штаны с галифе, заправленные в сапоги. Из-под фуражки торчали неровно обкромсанные рыжевато-русые волосы, прикрывая левую часть лица. Самое лицо было неестественно угловатым и восково-бледным. Оно скорее походило на маску, вылепленную из живых тканей. Если присмотреться, можно было заметить тонкие белые шрамы вокруг ноздрей и по контуру челюсти.
— Ну что, начальник? Как Вам мой костюм?
— Ты знаешь мои вкусы, Мартин. Я вообще-то за естественное уродство. Ты считаешь, что недостаточно уродлив, и тебе нужен вспомогательный антураж? На прошлой неделе ты был сатанистом, а на этой гестаповцем. Какой твой следующий шаг? Ты уже продумал свой следующий образ?
— Скорее всего, наряжусь ирландским террористом из Белфаста. Надену зелёный берет, камуфляжную куртку, тёмные очки.
Парень снял гестаповскую фуражку, пристально рассмотрел металлический череп над козырьком, и швырнул её на стол. Затем он сорвал с глаза монокль со свастикой и принялся размахивать им.
— Зачем ты носишь эту тряпку на глазу? — спросил его Дин МакАртур.
— Какая разница? Он у меня всё равно не видит.
— Ты знаешь, что это можно исправить.
— Знаю. Второй глаз будет мне мешать в работе. Я привык видеть одним. Если у меня вдруг прорежется зрение слева, это будет дополнительная нагрузка на мозг. Начнутся мигрени, галлюцинации, раздвоенное зрение. Как я буду проводить операции?
Отеческая гордость озарила лицо Дина.
— Я вижу, ты прилежно выполняешь домашнее задание. Мне отрадно, что учебник по неврологии не собирает пыль. Я задал тебе этот вопрос, чтобы испытать тебя. Мартин, мальчик мой, ты же знаешь, что для меня нет ничего важнее твоего успеха.
Юный хирург поёжился в кресле. За пятнадцать лет общения с доктором МакАртуром он так и не научился угадывать истинный смысл его слов. И сейчас он не был уверен, говорил ли его покровитель от души или издевался.
— Вы мне не отец, — выпалил Мартин неожиданно. В его тоне промелькнула исступлённая дерзость четырёхлетнего мальчишки, представшего перед суровым отчимом.
— Конечно, не отец, — ответил Дин своим бархатным, тёплым голосом. — Твой отец от тебя отвернулся. И правильно сделал. Его потеря — моя находка. Если бы он занимался твоим воспитанием, ты бы вырос таким же неудачником, как и остальные его дети. Однако судьба распорядилась иначе, и ты попал в мои руки. Я уже добился всего, чего мог. Но ты, малыш, добьёшься ещё большего.
— Хорошо, — сказал Мартин, — если Вы мной так дорожите, то почему Вы меня не спросили, почему у меня скула опухла? Вы совсем за меня не переживаете.
— Сейчас уже нет, мальчик мой. Было время, когда я боялся за твою жизнь, но те времена прошли. Ты можешь за себя постоять. И если тебе есть чем поделиться, ты сам мне всё расскажешь, не дожидаясь приглашения с моей стороны.
— Мне Вам нечего рассказать, но зато есть что показать, — юноша достал из-под блестящего плаща фотоаппарат. — Как видите, я выполнил свою миссию, при этом чуть не поплатившись за это своим единственным зрячим глазом.
Дин взял добычу из рук воспитанника и тут же нахмурился.
— В нём нет плёнки. А без плёнки мне эта побрякушка не нужна.
— Напрасно вы так, начальник, — ответил Мартин, откинувшись в кресле. — Этот фотоаппарат, если верить словам его бывшей хозяйки, не простой, а волшебный. Я слышал, что она говорила это своему приятелю. Конечно, вполне возможно, что она вешала ему лапшу на уши. Она вполне на такое способна. И вообще, если не секрет, зачем вам сдалась эта чернявая оторва?
— Не называй её так.
— Но это не мои слова, а ваши. Когда я зашёл, вы стояли у окна и бубнили «Зачем мне эта чернявая оторва?». Ну вот и я интересуюсь тем же. Зачем?
— Тебе не понять.
— Конечно, моему скудному уму, который годится лишь для того, чтобы вмещать бесчисленные формулы, не осилить такое тонкое понятие как старческий спермотоксикоз.
— У тебя все мысли в одном направлении.
— Естественно. Мне девятнадцать лет. И то, что в моём теле вместо костей титановые штыри никак не влияет на гормональный фон. И не надо мне говорить, что Вы возвысились над своими низменными желаниями. Прав Ваш приятель прокурор. Как его там? Джек Риф. Я чётко помню, как он вам за устрицами советовал найти себе какую-нибудь не слишком тупую лаборантку для здоровья. Это были первые и последние мудрые слова, которые вылетели из его лживой пасти за весь вечер.
Неизвестно чем бы закончился этот разговор. Доктора и его подопечного спас истошный телефонный звонок. Дин жестом приказал Мартину удалиться, но тот нацепил наушники и закрыл глаза, дав этим понять, что его не интересовали чужие врачебные тайны. Когда Дин поднял трубку, в ухо ему раздалось прерывистое сопение.
— Это Вы, доктор? Слава Богу… Так рад слышать Ваш голос.
— Я тоже рад слышать твой голос, Кенни.
— Значит, Вы получили моё сообщение?
— Конечно. Вот почему я и остался в кабинете на случай, если ты мне перезвонишь. Ты всё ещё в баре?
— Да.
— Хочешь, я к тебе приду?
— Нет. Его через полчаса закроют.
— Тогда приходи ко мне.
— У меня ноги заплетаются.
— Вызови такси.
— У меня нет денег. Я последнее пропил.
— Хочешь, я вызову, и за тобой приедут?
— Не надо.
— Тогда как я могу тебе помочь?
— Поговорите со мной. Мне больше не с кем.
Дин бросил косой взляд на своего подопечного, чтобы убедиться, что тот не подслушивал. Мартин продолжал лежать в кресле, запрокинув голову. Его угловатые колени подрагивали в темп музыке.
— Я слушаю тебя, Кенни.
— Мир так жесток и несправедлив. Я всегда это знал, но то, что случилось сегодня вечером, стало последней каплей. Все мои принципы были опровергнуты. Мне не за что больше держаться.
— Что же случилось?
— Вы знаете, что когда меня выгнали из команды, я лишился всего. И только сейчас я начал осознавать глубину потери. Кен Хаузер без лакросса, без спортивной стипендии, это как… куриный суп без курицы, как сигарета без табака. Сегодня вечером я пытался сделать доброе дело — спасти девушку от бандита. Она была на вид как беженка из страны третьего мира, смесь арабки с латинкой. Я даже удивился, когда она заговорила без акцента. Её собирался зарезать какой-то нацист. И Вы думаете, она сказала мне спасибо? Чёрта-с-два! Она сказала мне, что у меня с головой не в порядке, и пошла домой с каком-то хлюпиком, который в самый ответственным момент бухнулся в обморок. Теперь скажите мне, доктор. Кому нужны эти понятия о чести, о мужественности? Кому нужны мои чёртовы стероидные мышцы?