Около шести часов Гитлер в своем «фольксвагене» с Блонди на переднем сиденье возвращался в «Бергхоф». Ева и остальные проделывали тот же путь пешком.
Перед ужином все собирались в холле. Ева обычно выглядела элегантнее всех. Она переодевалась от шести до семи раз в день и выходила всегда с полным набором украшений: ожерелье, брошь, браслет и украшенные бриллиантами часы. Предпочтение она отдавала темным тонам, обувь заказывала во Флоренции и не носила модные тогда высокие каблуки, находя их нелепыми.
Впрочем, Гитлер не любил, когда она меняла свою внешность: «С новой прической я не узнаю тебя» или: «У тебя же есть очень красивое платье, зачем ты каждый день надеваешь новое». Он всегда замечал у женщин новую сумочку или новую прическу и вечерами каждые четверть часа отпускал комплименты дамам и целовал им руки. Как и за обедом, за ужином также говорили о пустяках.
— У тебя вся салфетка в помаде, — раздраженно отмечал Гитлер, — чем ты красишься?
— Парижской помадой, — отвечала Ева.
— Знали бы, дорогие дамы, что парижская помада изготавливается из кухонных отходов…
Но дамы лишь улыбались и продолжали приходить с накрашенными губами. Только Герде Борман муж строжайше запретил пользоваться любой косметикой.
После ужина Гитлер обсуждал политические, а с началом войны — военные проблемы. Он заявлял присутствующим, что «это не займет много времени». Выйдя из столовой, он из любезного и обходительного хозяина дома превращался в вершителя судеб миллионов солдат, с угрюмым видом взирающего на оперативную карту и готового ценой любых потерь добиться победы.
После его возвращения все отправлялись в кинозал. Приглашали также обслуживающий персонал. Программу фильмов составляла Ева, ибо Гитлеру по душе были только вестерны. А при демонстрации запрещенных в Третьем рейхе американских кинофильмов зал обычно оказывался переполненным.
Ближе к полуночи Гитлер усаживался у большого камина вместе с Евой и кем-либо из ее сестер. Свет выключали, горели только несколько стоявших на столе свечей. Гитлер пил чай, Ева — шампанское, подавали также коньяк и ликер.
Гости разговаривали полушепотом друг с другом, иногда Гитлер, подхватив какую-нибудь фразу, начинал один из своих бесконечных монологов, которые могли продолжаться едва ли не до рассвета. Уловив момент, Ева брала его за руку, заставляя замолчать, и заводила разговор со своей подругой Гердой и постоянно находившимся в «Бергхофе» фотографом Вальтером Фрицем. Гитлер тем временем насвистывал одну из своих любимых серенад.
— Ты фальшивишь, — утверждала Ева.
— Ну уж нет, — возражал Гитлер, и они спорили до тех пор, пока она не вставала и не ставила нужную пластинку.
— Вот видишь, вот видишь, ты не прав, — с ликованием заявляла Ева.
— Это композитор ошибся, — упрямствовал Гитлер, и все, кроме него, начинали смеяться.
Вообще в «Бергхофе» часто слушали пластинки. Собственноручно пронумерованные Гитлером, они хранились в черной коробке. Подбирал их Борман, он же заводил проигрыватель. Репертуар не отличался разнообразием. Предпочтение отдавалось Штраусу, Ференцу Легару, Рихарду Вагнеру и Гуго Вольфу. Время от времени Ева ставила пластинки с записями современной американской музыки, и все присутствующие тут же начинали подпевать.
— Превосходно, — замечал Гитлер.
— Ага, — горячилась Ева, — вот видишь, а твой друг Геббельс ее запретил.
После кофе Гитлер прощался с гостями и поднимался на второй этаж. Через несколько минут Ева Браун также уходила к себе. В окнах один за другим гас свет. Последними скрывались во мраке окна спальни Гитлера, и вновь в «Бергхофе» воцарялась абсолютная тишина.
Дом на Вассербургерштрассе
Из документов Центрального бюро прописки Мюнхена явствует, что 30 марта 1935 года — то есть прямо в разгар ремонтных работ в Берхтесгадене — Ева и Гретль поселились в небольшой вилле на Вассербургерштрассе. Дом сохранился почти в прежнем виде. Только улица называется теперь Дельфштрассе. Почтальон Георг Оттер — единственный, кто еще помнит прежние времена, все остальные в округе переехали, пропали без вести или ушли в мир иной.