Ева Браун теперь даже отдаленно не напоминала ожидавшую поезд девочку в клетчатом пальто и хлопчатобумажных чулках. Теперь она шила платья у фрейлейн Гейзе, считавшейся одной из самых дорогих портних Берлина. Белье она получала из Парижа, туфли и сапожки — из Флоренции, а спортивные костюмы покупались для нее в лучших магазинах Вены. На примерках она вела себя невыносимо, ее чрезмерно роскошные туалеты подчас граничили с безвкусицей и, наверное, могли вызвать только усмешку у истинного знатока моды, но Гитлер чрезвычайно гордился ее манерой одеваться.
«Нет, вы только посмотрите, как элегантна фрейлейн Браун…» — замечал он иногда. Тем не менее, завидев Еву в очередном супермодном платье из Парижа, он считал нужным упрекнуть ее в чрезмерной тяге к роскоши.
«Вы приобрели это платье на черном рынке? Нам так не хватает твердой валюты, а вы себе такое позволяете… Женщинам непременно нужно покупать платье за границей, они никак не желают понять, что в Германии делают вещи не хуже. Вы хотите именно французские духи? А кто изобрел одеколон[60]? Мы!»
Ева оставалась глуха к такого рода упрекам. Если дело касалось приобретения модных вещей, она всегда умела настоять на своем. Гитлер безропотно подписывал ее счета, а она затем передавала их Аксману или Борману. Но часто Гитлер выдавал ей нужную сумму наличными, он просто вытаскивал из кармана толстую пачку стомарковых банкнот и небрежно засовывал ее в сумочку Евы, которая никогда напрямую не просила у него денег.
До окончания строительства Новой рейхсканцелярии Ева по настоянию Гитлера во время своих нечастых визитов в Берлин жила в одном из номеров отеля «Адлон». Сам Гитлер отдавал предпочтение отелю «Кайзерхоф», куда иногда заезжал по вечерам послушать легкую музыку. Разумеется, там всегда толпилось множество красивых женщин, издали бросавших на него восхищенные взгляды. По слухам, метрдотель «Кайзерхофа» неслыханно разбогател, получая от поклонниц фюрера щедрые чаевые и усаживая их за это как можно ближе к его столу. Вполне понятно, что Гитлер выбрал для временного проживания Евы в Берлине другой отель. Ведь она ревновала Гитлера к любой особе женского пола, осмелившейся приблизиться к нему.
Застолье в библиотеке на Вильгельмштрассе Гитлер использовал для разглагольствований на самые разнообразные темы и зачастую нес полную чепуху. Черчилля он называл «хроническим алкоголиком», Рузвельта — «настоящим преступником», про Кемаля Ататюрка говорил, что в его жилах течет германская кровь, ибо он голубоглазый курд. Никто из секретарш — среди них встречались достаточно образованные женщины — не осмелился сказать ему, что тогдашний президент Турции родился в Салониках, а его отец, как и отец Гитлера, — таможенный чиновник. Гитлер также полагал: преимущество рекламных текстов заключается в их непрерывном повторении, и неоднократно подчеркивал, что из него вышел бы превосходный управляющий рекламным агентством на Мэдисон-авеню. «Скажите, фрейлейн Браун, почему вы пользуетесь одной и той же зубной пастой?» — «Потому, что она мне нравится», — отвечала Ева. «Неправильно, — возражал Гитлер, — потому, что вы повсюду видите ее название — на плакатах, в театральных программах, в журналах. Вот почему в политике мы также должны повторять одно и то же, только тогда народ поймет, что мы правы».
Однако коньком Гитлера был еврейский вопрос.
Ева Браун выросла в семье, не знавшей расовых предрассудков. Фриц Браун терпимо относился к людям вне зависимости от их национальности и вероисповедания, иначе он никогда бы не позволил своей старшей дочери работать у врача-еврея. Что же касается Евы, то она не питала ни малейшего интереса к расовой теории, с удовольствием читала произведения еврейских авторов и, слушая любимую мелодию, никогда не спрашивала, есть ли в композиторе еврейская кровь. Напрасно Гитлер неустанно повторял: «Евреи — не немцы и никак не могут быть немцами. Они мои личные враги, и ты должна относиться к ним соответственно». Но судьба «врагов» Гитлера совершенно не волновала Еву. Ведь и домохозяйка в Бруклине также не проливает слез по поводу жалкой участи палестинских беженцев. «Даже если бы Ева вздумала вступиться за какого-нибудь еврея, то никак не облегчила бы его участи, скорее наоборот, — защищала сестру Ильзе Браун в беседе с автором. — Я один раз пришла к Борману с просьбой помочь освободить из концлагеря Заксенхаузен одного из моих самых любимых писателей Артура Эрнста Рутру, еврея по национальности. Борман обещал мне в присутствии Евы сделать все необходимое. Через две недели он с ханжеским видом заявил: «К моему сожалению, ваш подопечный мертв. Он убит при попытке к бегству». Мне стало ясно, что любое вмешательство приведет к аналогичному результату и все попытки помочь евреям лишь ускорят их уничтожение».