Гибель
В воскресенье 29 апреля Гитлер в последний раз собрал своих приближенных. Советские солдаты находились уже в пятистах метрах от рейхсканцелярии.
В это же время Лизль Остерман выполнила последнюю просьбу Евы Гитлер. «Когда меня не будет, постарайся добраться до Мюнхена, — попросила она девушку. — Не спеши, подожди, пока все успокоится. Не рискуй понапрасну. Передашь моей подруге Герде обручальное кольцо и ночную рубашку. Спрячь их пока где-нибудь. А это кольцо возьми себе на память. Я доверяю тебе». В коридоре дети Геббельса кинулись к ней с криком: «Поздравляем, тетя Ева!» Перед переездом в бункер родители обещали, что вскоре они все вместе отправятся на их любимые померанские пляжи. Только самая старшая из девочек Хельга — ей вот-вот должно было исполниться двенадцать лет — смутно догадывалась, что отсюда они поедут вовсе не в Померанию. Дети очень любили тетю Еву, которая в последнее время вместе с Траудль Юнге часто пела им колыбельную Брамса «Добрый вечер, спокойной ночи».
Траудль только недавно встала. Лечь ей удалось лишь далеко за полночь, когда Гитлер подписал все экземпляры завещаний. От партии его политическое завещание заверили Борман и Геббельс, от вермахта, соответственно, Бургдорф и Кребс. На личном завещании свои подписи поставили Геббельс, Борман и адъютант от военно-воздушных сил полковник фон Белов. «Как вы полагаете, мой фюрер, — осторожно спросила Траудль, когда Гитлер сделал короткую паузу и минуту-другую в комнате были слышны только непрекращающиеся разрывы снарядов, — национал-социализм переживет нас?» Лицо Гитлера сделалось непроницаемым и жестким, он заговорил быстро, словно боялся, что его вот-вот прервут: «Немецкий народ оказался недостойным возглавляемого мной движения. Может быть, лет через сто новый гений воспримет мои идеи, и национал-социализм, подобно птице Феникс, возродится из пепла».
Неужели он и впрямь верил своим словам? Недавний властелин Европы, вознамерившийся создать тысячелетний Третий рейх, превратился в собственную тень. Пожилой человек в мешковатом мундире с поседевшей челкой, спадавшей на вечно потный угреватый лоб, и заметно трясущейся головой и руками ничем не напоминал прежнего Гитлера. Лишь изредка его глаза под набрякшими веками вновь загорались адским огнем, а весь облик, как в лучшие времена, выражал решимость и непреклонность. Но обычно он, хотя и старался ступать твердо, шаркал ботинками по бетонному полу, а на оперативных совещаниях и за столом сидел сгорбившись, глядя куда-то перед собой невидящим взором. На изборожденном морщинами лице лежала печать обреченности. У него не было больше армии, еще недавно считавшейся едва ли не самой мощной в мире, и никто больше не мог прийти к нему на помощь. Такими же апатичными и вялыми стали теперь его приближенные, в душе уже смирившиеся с судьбой. «Это был мир призраков», — вспоминает Траудль Юнге.
Днем в бункере узнали о гибели Муссолини. Связь с внешним миром поддерживалась только с помощью двух раций мощностью 100 ватт, что позволяло по крайней мере слушать Стокгольм. Неизвестно, как воспринял Гитлер известие о казни Муссолини и его любовницы Клары Петаччи в окрестностях озера Комо, поскольку не осталось свидетелей, сохранивших в памяти какие-либо его высказывания о бесславной участи итальянского диктатора. Стокгольмское радио ничего не сообщило о том, что поздним вечером 28 апреля партизаны привезли трупы в Милан и повесили их за ноги у бензоколонки на площади Лоретто под ликующие крики толпы. Однако можно с уверенностью утверждать; будь даже эти жуткие подробности ему известны, вовсе не они побудили Гитлера потребовать непременного сожжения его трупа. Он уже раньше настаивал на соблюдении древнего языческого обряда, так как не желал, чтобы над его останками глумились враги.
Около шести часов вечера Борман, Геббельс с женой, Бургдорф и секретарши, откинув плотный занавес из красного бархата, вошли в кабинет Гитлера. Портрет Фридриха Великого все еще оставался над столом человека, напрасно надеявшегося, что его, как и прусского короля, спасет чудо. На противоположной стене висел портрет матери Гитлера Клары.
«Портрет Фридриха Великого нужно сохранить во что бы то ни стало. — Гитлер с силой сжал полы мундира, потянул их вниз и повел подбородком. — Остальные мои вещи — костюмы, галстуки, календари, авторучки — уничтожить. Я не желаю, чтобы врагу достались хоть какие-нибудь трофеи».