— Значит, ты не сможешь развестись с ней, пока не истечет срок?
— Да. Таковы условия.
— И сколько же прошло лет?
— Немного. Три года. Но меня все устраивает.
Ева не удивилась. Приблизительно так она и думала. Как же иначе? Будь Натали нищей, вряд ли красавец Бернар женился бы на ней.
Она представила себе встречи Натали с Бернаром, их беседы, прогулки вдвоем… Бернар подошел к двери и повернул ключ.
Он развязал пояс своего длинного шелкового халата, и Ева увидела, что он совершенно голый. Бернар был высоким, крепким, загорелым.
Грудь его поросла густой черной шерстью, до которой так и хотелось дотронуться. Он был так возбужден, что та часть тела, которая ярче всего свидетельствует об этом, казалось, была нацелена на Еву. И она еще хотела вычеркнуть его из своей жизни! В Еве проснулся здоровый женский эгоизм. Она сняла пижаму и позволила Бернару при свете лампы рассматривать свое стройное белое обнаженное тело. Матовая кожа ее словно светилась изнутри теплым молочным светом. Нежны и шелковисты были ее розовые соски, прохладны и упруги небольшие груди.
Влажные после душа волосы темной волной спускались почти до талии.
— Там, в Москве, я долго не мог уснуть, — прошептал Бернар, встав перед ней на колени и целуя ее живот. Руки его скользили по ее гладким коленям и поднимались все выше и выше. — Я готов был вернуться и схватить тебя вот так… — Он крепко обхватил ее за бедра и прижал к себе. — Но ты была как улитка… Как я хотел тебя, Ева, как мне хотелось дотронуться до тебя, поцеловать… Помнишь, как ты пила «Божоле», которое я привез… Тебе нравится вот так?
Некоторое время он не мог говорить, его язык чудесным образом путешествовал в нежных складках ее женского естества, а Ева, закрыв глаза, тихонько постанывала. Незадолго до момента наивысшего наслаждения Бернар отпустил ее и, увидев недоумевающий и умоляющий взгляд, улыбнулся. В комнату через открытое окно врывался шум деревьев из сада и прохладный ветерок, который колыхал занавески и играл волосами предающихся любви мужчины и женщины. Наконец Бернар, утомив Еву своими ласками и утомившись сам, уложил ее на постель и овладел ею.
Бернар прибавлял темп, он тяжело дышал и обжигал своим дыханием лицо Евы. Она, стремясь ему навстречу и двигаясь в такт, все чувствовала, как ей что-то мешает. Она хотела открыть глаза, понять, что же происходит, но не успела, судорожно обхватила его бедра и замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям.
Она не могла видеть, как в приоткрытую дверь на них смотрят. Послышался едва различимый шорох, Ева с благодарностью поцеловала взмокшего и обессилевшего Бернара.
Тяжело перевернувшись на спину, отчего жалобно скрипнула кровать, он подождал, когда Ева устроит на его плече голову, прикрыл ее простыней, обнял и мгновенно уснул.
На следующее утро Натали, одетая в спортивный ярко-синий костюм, повела Еву в пристройку, где должна была располагаться мастерская. Флигель оказался достаточно большим, с просторной, светлой, застекленной верандой, которую пронизывали солнечные лучи.
— Я все продумала. При желании можно спускать жалюзи или затемнять окна черными плотными портьерами. Я пришлю плотника, он сделает все необходимое, быть может, понадобятся полки. Или потребуется какой-нибудь шкаф, зеркала… А теперь составь список, и мы поедем за красками…
В художественном салоне на бульваре Монпарнас они купили большущий мольберт, десяток рам, холст, кисти, несколько коробок масляных красок, гуашь, цветные жировые мелки, плотную белую бумагу и массу необходимых для работы принадлежностей. На обратном пути заехали в небольшой ресторан на набережной и пообедали супом с моллюсками и гусиным рагу. Ева радовалась как ребенок, только одного не могла понять: куда подевался Бернар? После завтрака он пошел к себе и больше уже не показывался. Спросить у Натали она не решалась. Она и так чувствовала себя виноватой за тот шум, что они производили всю ночь, поскольку ненасытный Бернар просыпался пять раз. Но Натали, похоже, не занимали подобные мелочи. Она сама призналась Еве, что настроена позировать уже сегодня. И спросила, не раздражает ли Еву такая поспешность.
— Я могу, конечно, сделать несколько карандашных набросков, но не более.
Она не могла признаться Натали, что в голове ее уже почти сформировался сюжет новой картины. Ночь любви, растерзанная голубка, кровь на ковре, шорохи в саду, обнаженный Бернар — все это она видела на холсте и теперь ждала только, когда ее оставят в покое и дадут возможность поработать в мастерской. Она обманула Натали, сказав, что та ее не раздражает.
Но тем не менее после работы по обустройству мастерской, когда она показала плотнику по имени Франсуа, каким образом следует сбивать рамы, Ева с карандашом в руке и альбомом под мышкой пришла в спальню мадам Жуве.
Натали сидела в кресле, обтянутом пунцовым бархатом, совсем голая. У Евы от ужаса выпал из рук карандаш. Более шокирующего зрелища она еще не видела. Дело было даже не в худосочном теле странной натурщицы, а в ее решимости вернуть себе молодость.
Решимость прочитывалась на ее серьезном лице, которое почему-то здесь, в этой мрачной комнате, приобрело желтоватый оттенок, отчего невидимые на солнце круги под глазами казались и вовсе лиловыми. Но особенно тяжко было видеть ее маленькую голову, покрытую короткими жесткими волосами цвета сигаретного пепла. Как же можно в этих чертах и формах, в этой жуткой цветовой гамме, свидетельствующей о жестокой работе времени над этой некогда цветущей плотью, отыскать оттенки красоты и свежести, здоровья и привлекательности? Ведь Натали ни слова не сказала о схожести с ее былой внешностью. А значит, надо успокоиться и приступить к изучению.
Ева села напротив Натали и внимательно посмотрела в ее глаза. Если не принимать в расчет потемневшие и источенные сухие веки, то сами глаза, черные и блестящие, как черная смородина после дождя, оказались неподвластны времени: это был взгляд молодой женщины.
Даже девушки. Знала ли о том Натали?
Уверенной рукой "Ева нанесла несколько штрихов и, сделав набросок лица крупным планом, принялась за глаза. Карандаш словно только и ждал, чтобы его взяли в руки. Он, приятно шурша по твердой бумаге, в точности повторял выражение глаз Натали.
И когда с портрета на Еву взглянула, укоряя неизвестно в чем, пятидесятилетняя женщина с молодыми глазами, она поняла, что проработала больше трех часов впустую. Она лишь отразила действительность, вместо того чтобы вскрыть тайну времени. А что, если, увлекшись работой, она повторит свою ошибку и на холсте? С другой стороны, она не обязана показывать свои эскизы. Главное для заказчика — конечный результат. А он удовлетворит ее, в этом Ева не сомневалась.
Натали, закутавшись в пушистый желтый халат, закурила. Она держала сигарету длинными тонкими пальцами, глаза ее были прикрыты. Она полулежала в кресле и, наверное, была далеко отсюда. О чем она думала? О ком?
— Мне казалось, ты царапаешь мне кожу, — усмехнулась она, — так громко шуршал твой карандаш. Я просто чувствовала, как ты прорисовываешь каждую морщинку.
Ева молча спрятала листок в альбом и пожала плечами. Она не собиралась вступать в пререкания, тем более что говорить еще было, собственно, не о чем.
— Я пойду, — тихо произнесла она и направилась к двери.
— Ева, — нараспев, словно опьянев от бокала крепленого вина, произнесла сидящая перед ней женщина в желтом. — Ты любовь Бернара?
Ева почувствовала, что краснеет. Нет, она не позволит Натали вести себя подобным образом.
— Я вас не понимаю, — жестко произнесла она.
— Мне бы не хотелось, чтобы твое состояние отразилось как-то на работе.
— Так это вы бросили ко мне в комнату мертвую голубку?
Натали открыла глаза, выпрямилась, отчего полы халата разошлись и обнажили тонкие смуглые бедра и черный треугольник.
— О чем ты? Какая еще мертвая голубка?
Что за дикие фантазии?