– Я твоя дверь. Так почему ты её не видишь? Не издевайся надо мной, Эдгар!
Великан с изумлением смотрел, как в голове Евы пробивался родник: из глаз сначала заструились, а потом брызнули слёзы.
– Не заставляй меня делать то, что я не могу, но позволь то, что могу, – сказала она. – Я могу забраться в чужой дом и вынести оттуда все сокровища, которые тебе могут там приглянуться. В конце концов, я не чужой тебе человек. Отчего ты не разрешаешь помочь?
Тело великана как будто одеревенело. Даже сердце в груди билось с деревянным звуком.
– Молодые тела подходят лучше всего, – сказал он после долгой паузы и, кажется, с трудом удержался, чтобы не попытаться запихать ладонями обратно вылетевшие наружу слова. – Они должны отращивать нити быстрее, чем все другие. Кроме того, с ними тебе будет легче.
Ева подняла мокрое лицо. Великан уродлив, как полинялый от болезни бобёр. У него нет даже одинаковых ушей, и они больше похожи на куски теста различной формы, чем на органы человеческого слуха. Зато язык хлестал по нёбу, как будто в нетерпении, и в этом звуке Еве слышалось откровение: впервые этот мифический зверь, этот единорог в человеческом обличии готов приклонить перед ней голову. Не по принуждению, не из-за того, что она, Ева, на него кричала, а по собственной воле.
И это чувство было для девочки самой яркой звездой в млечном пути её жизни.
Сейчас Константинополь был уже где-то недалеко – Ева чувствовала его приближение, как собаки чуют приближение каравана, как птицы, отряхивая с ветвей свежевыпавший снег, чувствуют, тем не менее, что весна на подходе. А за ним – и ноздри девочки раздувались в предвкушении – жар песков, где дожди выпадают хорошо, если два раза за год.
Они по-прежнему избегали попадать в вены, по которым с севера на юг и с востока на запад катятся клубы пыли. Пустоши, на которых люди скакали по холмам и пили из озёр, ровно звери, постепенно сходили на нет. Когда путникам приходилось пересекатьочередной тракт, они замечали, что тот в хорошем состоянии: вывороченные камни заменяли новыми, бордюры пусть и обшарпаны, но целы. По обочинам во множестве виднелись следы жизнедеятельности человека. Вишнёвые кусты вдоль дороги стояли без единой ягодки – их оборвали еще, когда те только начали розоветь. Вновь появились посёлки, машущие в холодном утреннем воздухе, словно знамёнами, дымными столбами. Говорили там уже на другом языке, медлительном, плавном; казалось, каждый из местных людей надеется возвести над своей головой замок из слов. Сами они шире в плечах, чем германцы, с выдающимися, бесформенными носами, похожими на отростки на корнях моркови, и круглыми лицами. Волосы срезали почти под корень, пользуясь при этом длинными ножами, которые носили на поясе, так что Эдгар не стал в этих землях представляться цирюльником.
«Костоправ звучит лучше», – сказал он Еве.
Не было ни одного дождливого дня, однако ночи сочились влагой, а днём она хлюпала в горле каждого встречного мирного жителя. Со временем Ева тоже начала замечать у себя в гортани клокотание. Моря не было видно (Эдгар не раз и не два рассказывал о нём девочке, и Ева думала о бесконечной воде с почти суеверным страхом), но ветер частенько приносил солёный воздух и гулкие, раскатистые звуки, в которых опытное ухо великана угадывало шум прибоя.
– Сколько летел он над землёй, прежде чем мы его услышали, никто не знает, – говорил он.
В одну из таких ночей новорожденный хищный зверёк вышел на свою первую охоту: уже несколько часов Ева и госпожа Женщина таились в тени, почти заперев в груди дыхание. Что будет, если их, шныряющих во тьме, будто двух койотов, всё-таки поймают? В Еве опознают чужачку, спутницу костоправа, и тогда милому великану придётся несладко. Человеческий ум изощрён и жесток, он может придумать сотни разных обвинений, и Эдгар, по простоте душевной и тяге к самобичеванию, легко со всеми согласится. А как он боится пыток!.. Одно только упоминание каких-нибудь застенках развяжет ему язык получше всякого вина. Её саму просто-напросто придушат, а тело выбросят в реку.
В доме, конечно же, все спали. Ева долго присматривалась к этому дому. Сон у его обитателей должен быть чутким хотя бы потому, что красная его крыша маячит на фоне кромки леса. Этот лес, раскидывая вокруг жёлуди и летучие семена, стремился с каждой весной отвоевать себе новые владения. Люди отвечали ударами топоров, коих здесь, под навесом, было целых четыре штуки, и ещё один торчал в деревянной колоде.
Собака беспечно дремала, положив на лапы морду. Белые пятна на её черном теле напоминали позднеосенний снег, который выпадал в родных краях девочки обыкновенно в ноябре, и до следующего крупного снегопада, который бывал в январе, полностью истаивал. Какое-то время девочка размышляла отчего эта псина не бросается на неё с лаем, и, в конце концов, пришла к выводу, что стала слишком незаметной для собачьих носов. Они не могут найти среди запаха утренней сырости, запаха Господа, шерсть которого ещё осталась кое-где на рукавах её платья, запаха волос его светлости и запаха Эдгаровой одежды, которая вообще непонятно чем пахнет, запах постороннего человека.