Самым страшным было понимание - никто не придет. Я лежала покалеченная в глубоком овраге, далеко отползя от дороги, на которой мы разбились. В сердце не шилом, а вбитым колом, вонзилась и осталась смерть моего Толля... мир умер. А я нет. Я не хотела выживать - и еще поэтому не осталась на месте, ведь врачи спасут. Да, запрут после в Инквизе, но сначала - спасут. А я хотела умереть свободной.
Солгала Константу, рассказывая. Навернулась с края ради смерти, а не жизни. Потому что в этот миг хотела к ним - к убитому отцу и к погибшему любимому. Тут я никому не нужна, даже матери. Никто не придет.
Мы слетели с дороги ночью, в дождь. Толль - псих, выпил и решил довезти меня прямо сейчас смотреть со скал на звездное небо. А пошел дождь. И я, дура, ничего не соображала и не верила в опасность, потому что такое счастье не может прерваться. Не погаснет солнце, не исчезнет притяжение, и мы никогда не умрем - вот знак равенства между всем. А оно вдруг взяло и погасло, исчезло, умерло...
Я очнулась, когда был закат другого дня. Кровавое небо перед глазами перенесло в ощущение кровавого моря боли, в котором все качалось, как на волнах. Регенерат залечил главное - разбитую голову и органы, очистив и выведя наружу грязь из ран, которые затянул до целостности. Дико хотелось пить. Я была как все тот же потерпевший кораблекрушение - окруженный соленой водой и умирающий от жажды.
Переломы не зарастали - их нужно вправить. Выжила, значит, выжила - такова воля Великого Морса, и... вспомнив заветы отца, занялась восстановлением. Целыми пальцами - чинила разбитую кисть другой руки. Самое главное, даже не идеально совместить, как делают врачи у обычных людей, а хоть близко подвинуть. Волокна мышц и сухожилий будто вспоминают правильность сами, подтягивая все на свои места, вплоть до осколочков, и схватывают в первые полчаса. Только держи! А дальше заживляют. Часы, дни, и шрамов не останется.
До дней было далеко... Кисть целиком схватилась лишь к ночи, и внутренним зуммером стала греть и зудеть, залечиваясь. Еще через час, как смогла сносно шевелить ей, поползла по дну оврага. Вылезти на края нереально, а до воды добраться нужно, - и я, когда смогла найти траву, вылизывала с нее всю сохранившуюся влагу. Так продержалась ночь.
От боли трясло, и залечивать ноги оказалось сложнее. Саму себя шевелить, поднимать, ударить по суставу, чтобы вправить - сил не хватало! И, справившись с малым, долго отдыхала, чтобы взяться за большее. Бедро, колено, открытый перелом голени с костью наружу. Свод стопы тоже разбит.
Боль, боль, боль... я старалась не вспоминать о Толле, и все время думала об отце. Что бы он сказал о моем безумстве тогда и о мужестве сейчас? Потеряла голову, забыла обо всем, теперь один заплатил смертью, а я, вторая, плачу пыткой. Какова степень ошибки, такова и цена последствий!
Но он бы мной все равно гордился, отец. Гордился бы, что, отринув малодушие, выживаю по его урокам! В свои всего семнадцать, со своими жалкими силенками и страшными ранами. Я - не слабачка!
Когда нашла лесной ручей, то ощутила счастье животного, вода - жизнь. Мука не будет такой долгой, как ожидала, заживление пошло быстрее. Только чем стремительнее отступала боль, тем скорее пустоту заполняла горечь. Я лежала в траве и смотрела на звездное небо, которое Толлю вздумалось мне обязательно показать, как будто мы, оба южане, никогда его не видели... самое страшное знать - никто не придет. Меня не ищет отец - он умер. Не ищет Толль - он умер. И даже проклятые спасатели не искали - потому что дождь размыл кровавые следы бегства. Я осталась одна.
Почти закат. Солнце ушло к горизонту и било мне в глаза через стебли осоки. Авария с автобусом и пытка болью сейчас - небо и земля в сравнении, потому что я знала: он придет. По-иному ненормальный - мой Нольд, зверь и спаситель.
Я перестала воспринимать далекие звуки, сузив восприятие до своего пятачка, и услышала шорох и шаг, только когда они раздались совсем близко. Руки тронули за плечо и за шею, тело аккуратно и медленно развернулось, отдав в нижнюю часть обжигающей волной потревоженных ран.
- Коробка... коробка...
Я зашептала главное, пока не отключилась, и чувствуя себя по-идиотски счастливой в этот момент. Глаза у Нольда горели как два аквамарина, как два бездонных голубых неба, и воздух вокруг стал таким же кристально ясным и чистым. Без сомкнутого пространства я вдруг смогла ощутить его и сделать вдох настоящей свободы... он кивнул, и положил руку на живот. Под ребра въехало нечто яркое, - вспышкой покоя, и тьмы без мучений.
Очнулась я тоже во тьме. В мокром и тесном плену с одним маленьким окошком для дыхания. Застонала.
- Ноль...
- Слышу... Ева, потерпи, не успел я за два часа. Почти приехали.
Ян тоже здесь. По вернувшимся звукам, запахам и вибрации движения поняла - я в машине, завернутая во что-то плотное, лежу даже не на сиденье - а на полу. Как-то вытащили, как-то спрятали и вывезли. Еще минуты пути...
- Ян, следи, чтобы не видели...
Как ни старался бережно, я губы изгрызла, лишь бы не закричать. Перетерпела перенос из машины куда-то в дом. Писк электронного замка, подъем, снова звук двери и шаги стали глуше - в стенах квартиры. Развернули меня на мягком.
- Воды...
Ян исчез, вернулся с бутылкой и, придержав голову, дал осторожно напиться.
- Ноль, Троица точно не нужен?
- Нет. Ева, придется переждать, пока смогу снова отключить. Подряд нельзя.
- Да нормально все... было и хуже... Я сигаретницу потеряла, и сумка с вещами осталась там.