– Куда двинем отсюда? – поинтересовалась Брита.
– Не думал еще об этом.
Фалько не соврал. Голова его была занята другим – мыслями о конверте в кармане, о погибшем связнике, о республиканском агенте и его сбежавшем напарнике, который сейчас, наверно, уже ввел начальство в курс дела. О том, что предпримет лиссабонская полиция. О проспекте «Норддейчер Ллойд, Бремен» и об отношении перечисленных там судов к точным данным, которые надлежит сперва расшифровать, а потом передать в Национальную информационно-оперативную службу. В сущности, можно особенно не торопиться, сеанс связи назначен на завтра, но даже красота женщины, сидевшей напротив, не могла унять обуявшее Фалько беспокойство. Что-то в содержимом этого конверта и в том, что случилось полчаса назад в Алфаме, было не то… Не то, чем хотело казаться. Концы с концами не сходились, и Фалько знал, что не успокоится, пока их не сведет.
– Еще налить?
Он наклонил горлышко бутылки к ее бокалу. Улыбка Бриты показала, что последние тучки рассеялись. Лед растаял. Все в порядке.
– Спасибо, любимый.
В порядке-то в порядке, но Фалько уже несколько раз с ней переспал. Четыре раза, если быть точным: один в отеле «Паласио до Эшторил» и три – в ее роскошной квартире на проезде Салитре. Он не ждал какой-то ошеломительной новизны, кроме очередного, пусть недолгого обладания этим великолепным телом, которое, хоть хозяйка его и не отличалась особой изобретательностью или богатым воображением, легко, обильно и, можно сказать, отзывчиво отворяло все свои сокровенные шлюзы. И значит, речь о том, стоит ли ради двух-трех приятных часов возвращаться, подняв воротник пиджака, сунув руки в карманы, в отель на рассвете, когда дворники уже начнут поливать мостовые: Фалько не любил рисковать, ночуя в чужих квартирах. Вот, значит, какое возникает неудобство. Да и вообще перспектива – не из самых лучезарных.
– Можем пойти потанцевать, – предложила она. – В Байро-Алто. Возле Тавареса открылся новый дансинг, его очень хвалят… Играет негритянский джаз-банд.
– Что же, давай туда.
Брита снова подалась вперед. Облокотилась о стол, задержав на весу испачканную помадой сигарету. Объемистая грудь касалась скатерти – женщина была одновременно изысканна и вульгарна.
– Угадай, что у меня там… внизу.
Она многообещающе улыбалась. Фалько с учтивым любопытством рассматривал ее лиловое креповое платье от Баленсиаги. Когда они виделись в последний раз, она уже шутила насчет нижнего белья, так что ответ подразумевался сам собой.
– Черный шелк?
– Ничего. – Она понизила голос. – На мне ничего нет.
– Уточни, пожалуйста, – улыбнулся Фалько.
– Ничего – значит ничего, глупый. Совсем ничего.
– Совсем-совсем?
– Именно. Ни рубашки, ни трусиков.
– Ах-х.
Он смог убедиться в этом через час, когда они танцевали в новом джаз-клубе и он оглаживал бедра Бриты Моура. В самом деле, ничего не было между тканью платья и телом, движения которого – чувственные сообразно обстоятельствам – в должной мере вдохновили Фалько, позволив отвлечься от профессиональных тревог, занимавших его. Может быть, и в самом деле, заключил он, это неплохая идея – провести сколько-то времени в ее квартире, все расставить по местам без особых затей – как говорится, ай, здравствуй и прощай – в приятном обмене микробами. В конце концов, ночь долгая, конверт лежит в кармане, а в Саламанке, где в эту пору уже спят – святое дело национального спасения все настойчивей внедряло в среду новых испанцев нормы благопристойной умеренности, – и не ждут от него донесения раньше следующего утра. К тому же у него будет весомое алиби, если португальская полиция начнет раскапывать происшествие на Алфаме.
– Мне ужасно нравится здесь, – повторила Брита.
Заведение называлось «Бандит» и было в Лиссабоне в большой моде. Официанты усердно сновали меж столиками, разнося лед, бокалы шампанского, стаканы с виски, коктейли с невозможными названиями. Оркестр, состоявший из чернокожих американцев – или тех, кто прикидывался таковыми, – играл в глубине зала на небольшой эстраде, и взмокшая от пота толпа танцующих, где преобладали вечерние туалеты и смокинги, казалось, вот-вот захлестнет и ее; и все были бесконечно, как-то почти демонстративно чужды тому, что в нескольких сотнях километров отсюда, по другую сторону границы, жестокая война заполняет дороги беженцами, тюрьмы – несчастными, а траншеи, обочины дорог и задворки кладбищ – трупами. Со злобно-насмешливой гримасой Фалько, вдруг на мгновение вспомнив, как встречали последний перед войной новый год – сам он с подругой танцевал в гриль-руме мадридского отеля «Палас», – спросил себя: сколько тех, кто бросал тогда ленточки серпантина и чокался под звон курантов за новый, 1936-й год, уже погибли или вот-вот погибнут?