– И самое ужасное то, что я невольно этому потворствовала, из-за работы долго не замечая происходящего.
Она постаралась успокоиться, покрутила золотой ободок кольца на левой руке, затем вновь продолжила:
– Когда я сказала ему о том, что узнала от Этель и декана английского отделения, он пришел в ярость. Я была потрясена. Чарли всегда себя контролировал, таким я его никогда не видела.
Алан бросил на нее быстрый взгляд. Всегда себя контролировал? Вероятно, она просто закрывала глаза кое на что…
– Муж заявил, что знает, как лучше для его дочери, и не стоит этого даже обсуждать. Именно тогда он перешел из нашей спальни в отдельную комнату – по другую сторону от детской. Но этим не ограничилось. Он уволил Этель, не посоветовавшись со мной, и каждое утро начинал заниматься с Рози раньше, чем я уходила на работу.
Я не знала, что делать. Пыталась поговорить с ним, но он приходил в неистовство. Поэтому я обратилась к близкой подруге, психологу, рассказав, что произошло. Она предложила помочь Чарли, полечить его… Но как это сказать ему? Наконец я решилась. В итоге он… ударил меня. – Ева сжала дрожащие губы, не в силах продолжать. Вздохнула, чтобы успокоиться, и пробормотала: – Я подала на развод на следующий же день. Чарли совсем распоясался. Мне пришлось уйти из дома вместе с Рози, потому что он грозил мне убийством. Он без конца звонил мне, даже на работу, говорил отвратительные вещи…
В первый день, когда слушалось дело о разводе, Чарли проклинал судью, снова угрожал мне и… Рози. Опекунство над нашей дочерью выиграла я – неуравновешенность отца была слишком очевидна.
После развода я не встречала его целых три месяца. Но однажды он подстерег меня на стоянке автомашин возле продуктового магазина, когда уже стемнело. Рози была со мной. Он силой заставил меня сесть в его машину и отвез за город. Там он открыл дверь, выпихнул меня… и сказал…
– Да? – спросил Алан, увидев, что она замолчала.
– Он сказал… если я приду за Рози, он убьет ее… а потом себя.
Эти слова пронзили Алана мукой.
2
Что за ирония судьбы! Почему, почему эта встреча на кладбище произошла именно сейчас, когда его душа заходится в муке из-за того, что он не смог помочь Кэтти и ее малышу? Это невероятно… Это жестоко… Это почти нереально. Все повторяется один к одному, как навязчивый кошмарный сон… Нет, это выше его сил!
– Пожалуйста, вы поможете найти моего ребенка… раньше, чем он причинит ей вред?
Собираясь сразу же отказать ей, Алан бросил взгляд на ее лицо, выражавшее отчаяние, и быстро отвернулся. Нет, пережить все это еще раз? Он решил, что не будет даже пытаться.
– Нет.
– Ч-что вы говорите?
– Нет, я не могу вам помочь.
Она не могла поверить. Он отказывает ей после всего, что услышал! После всего, что она рассказала ему?!
– Три недели! Рози у него уже три недели! Поймите, он неадекватен! Один Бог знает, что может с ней случиться, а вы говорите «нет». Вы отказываетесь, зная, что никто больше не сможет спасти мою девочку? Нет, я не могу в это поверить…
Ева начала дрожать, сама не зная отчего – от негодования или отчаяния. Зубы у нее громко стучали, к горлу подступала тошнота. Она хотела быть сильной – она должна быть сильной – ради Рози! И она была бы сильной, если бы не этот постоянный страх перед угрозой Чарли…
Ну почему никто не поймет: единственное, что ей нужно, – ее дитя. Как заставить этого мужчину поверить ей, почувствовать ее боль?
– Неужели вы не представляете, ч-что со мной происходит? – Сильнейшая боль, какую она когда-либо испытывала, смешивалась в ее душе со слепой яростью. – Неужели трудно понять, каково мне сейчас? Как вы можете оставаться безучастным? Вы, сильный мужчина? Я беспомощна, одинока и не знаю, что делать дальше… – Медленно поднимаясь со стула, она смотрела ему в лицо, но он совсем не стремился встретиться с ней глазами. – Каждый день, когда я просыпаюсь, первая моя мысль – про Рози. Я представляю, что вижу свое дитя, прижимаю к себе ее теплое тельце… – Ева скрестила руки на груди. – И чувствую, как ее пухлые ручки обнимают меня за шею, – она положила руку на горло, – слышу, как детский голосок шепчет мне на ухо: «Я люблю тебя, мамочка».
Тут ее голос прервался, а челюсти сжались, чтобы Алан не услышал, как стучат у нее зубы.
– Потом я вспоминаю, – продолжала она, – что ее нет со мной… что она в руках маньяка… что я не могу ее найти. – Напряжение вызывало спазмы, речь ее прерывалась. – Где мне искать ее? – Она вскинула руки. – Она может быть где угодно! А я одна со своим горем, и никто – ни полиция, ни даже ФБР – не в силах вернуть моего ребенка!
Алан встал, намереваясь выйти из комнаты, не в силах слышать этот голос, видеть эти глаза. Но она сделала несколько шагов, встав на пути Алана и гипнотизируя его неотрывным взглядом.
– Он-на, может быть, потеряна для меня навсегда – и зачем мне тогда жить? Н-никто не м-может ее найти… кроме… может быть, вас. Вы – ед-динственная – единственная! – моя н-надежда…
Алан пытался не слушать этот умоляющий, срывающийся от горя голос, не видеть страдания на бледном лице. Но как это сделать? Ведь и он чувствовал ту же безнадежность и отчаяние. Достаточно было лишь взглянуть на нее, чтобы представить, в какой агонии ее душа, однако как успокоить ее? Слов утешения у него не было. И он сделал то единственное, что мог сделать в этот момент.
Он обошел женщину и молча вышел из комнаты.
Ева неподвижно стояла там, где он ее оставил, и к чувству поражения теперь добавились сильная боль и отчаяние. Ей нужно уйти – ведь он принял решение. Но разве можно смириться? Уступить? Ведь речь идет о жизни ее ребенка!
Внутренний голос убеждал ее: не отступай, пытайся уговорить этого человека. Это был тот же голос, который заставил ее лететь в Вашингтон, искать Генри Милтона и умолять, умолять его сделать что-нибудь еще. Он назвал ей Стоуна, Алана Стоуна. И Алан стал ее последней надеждой, она должна склонить его на свою сторону.
Ева приготовилась к уговорам, когда он снова появился в комнате, но, к ее удивлению, Алан вернулся с дымящейся чашкой в руке. Подойдя к женщине, он протянул ей чашку.
– Не трогайте меня! – отпрянула от него Ева.
Алан стоял молча, не отводя руки. Наконец она взяла чашку нервным движением, и горячая жидкость пролилась на пол. Тогда Алан перешел к действиям. Придерживая ее голову, он обхватил своей рукой ее руку и поднес чашку прямо ко рту Евы. Она еще колебалась, смотрела на него с упрямством и вызовом, но от борьбы уже внутренне отказалась. Когда чашка коснулась ее губ, она приоткрыла их и попробовала жидкость кончиком языка. Мужчина хмуро наблюдал за ней.
– Это не мышьяк, – сказал он. – Моя… мама очень верила в целебные свойства чая с медом.
Ева уловила легкую заминку перед тем, как он произнес слово «мама».
Глубоко вздохнув, она сделала большой глоток и прошептала:
– Скажите, вы не передумали? Может быть, вы все же измените свое решение и поможете мне?
Нет! Снова этот ответ готов был слететь с языка, но на этот раз губы его не послушались.
– Почему я? – только и спросил он.
– Что вы имеете в виду?
– Почему вы пришли именно ко мне? – повторил он. – Если вы говорили с Генри Милтоном, то от него должны были узнать, что я больше не работаю в агентстве. Больше не занимаюсь такой работой.
– Но он сказал, что вы самый лучший…
– Вы меня не поняли? – переспросил он сердито. – Неужели нужно снова повторять? Я больше не работаю в агентстве. Уволился! Найдите хорошего частного детектива, кого-нибудь, кто специализируется на…
– Я это сделала, – прервала она его нетерпеливо. – Я нашла вас.
– Но я не могу помочь.
– Вы самый лучший…
– Нет! – закричал он зло. – Я не самый лучший! Неужели трудно понять? И. Я. Не. Возьмусь. За это дело! – прогремел он с расстановкой.
– Вы должны. – Она сказала это спокойно, отказываясь соревноваться с ним в споре. – Он сказал, вы лучше всех, кто был и кто будет. – В упрямстве и ей трудно отказать.