Но тут Новый год, праздник истерический, похожий то ли на прощание с жизнью, то ли на сложные роды. Кто-то невменяемый тарабанил и кричал надсадно, борясь с икотой:
– От-И!-крывай, чуда-юда! От-И!-кры-вай! А Борисыч хохотал из кухни:
– Береги себя, Коля! Кол-ля, береги себя! Обида и страх душили ее попеременно. Страх все же больше. Пришлось даже просунуть швабру в дверные ручки. Но еще долго после того, как пьяный ушел, руки противно тряслись. Так и встретила Новый год с трясущимися руками. Шампанское в бокале плясало, она выплеснула его в форточку.
На следующий день Борисыч как ни в чем не бывало здоровался с ней на кухне, поздравлял с наступившим – и она здоровалась с ним, и тоже поздравляла.
Что поделать – общажный народ двулик и двуедин, трезвые они вполне похожи на приличных людей.
Одно спасение: работа. Здесь была ее территория, здесь она ходила, расправив плечи. Поэтому когда средь бела дня шарахнуло: Кокорева сняли, филиал закрывают – Рута вновь пережила обиду и страх. Как же так, думала она – только что миновал кризис, только что появилась надежда дождаться хороших времен… Как мог Кокорев – руководитель с та-а-аким стажем – вляпаться в невозвратный кредит?
Руте доводилось искать работу, когда она решилась уйти из Сбербанка. То был неприятный опыт. Неприятный, гадкий, гадкий опыт. Как сцены в «Факторе страха», где их заставляли поедать мерзости. Сама процедура собеседования ужасала ее. Причем получалось довольно странно: уплетают-то тебя, но тебе же и противно. Сидишь перед незнакомым человеком, который задает вопросы, поглядывая на твое резюме, и вместо скрипа кресел и шороха бумаги слышишь, как хрустят-трещат твои косточки.
Она не хотела начинать с нуля.
В городе грянул скандал. Москва, как всегда, тянула с решением, «Кристалл» был в осаде.
Вход – как в забытые девяностые – с утра облеплен нервными вкладчиками. Кладут ребра ладоней на стекло, охватывая невидимый овал, вставляют между ладоней лица и угрюмо, настороженно смотрят внутрь. Боевые пловцы в масках. Видна им прямоугольная колонна, отделанная под венецианскую штукатурку, борт операционной стойки с банковским логотипом и такой же угрюмый, невыспавшийся охранник, время от времени выразительно шевелящий губами в их адрес. «Немедленно отдайте наши деньги», – реагируют они. Охранник машет на них рукой и уходит вглубь зала: ему давно хочется курить, а негде, на улицу не выйдешь.
Идти через главный вход боязно: вкладчики посыплются в открытую дверь. С вкладчиками банк не работает вторую неделю, операций никаких не производит. Вот они и пухнут от возмущения. И главное, объясняй, не объясняй им, что выплат не будет, пока не решится судьба филиала, что сотрудники не могут ни ускорить, ни повлиять – выслушают и тут же за свое: «Отдайте нам наши деньги». Приходится пробираться через пожарный выход. Спрятавшись в проходной примыкающего к банку Рыбнадзора, они звонят по мобильному охраннику, и тот отворяет, навалившись всем телом, тяжкую металлическую дверь, выходящую в эту самую проходную, в жуткую курилку, где на паутине вперемешку с мухами висят окурки.
Самые бдительные из вкладчиков, бывает, останавливают и спрашивают, пронзая взглядом:
– Вы не из «Кристалла»?
– Да пропустите!
– Не из «Кристалла»?
– Мы из Рыбнадзора, – отвечают им.
Страсти кипели несколько дней, но после пошли на убыль. Осаждающие начали утомляться, осада напоминала больше кряхтящие сонные очереди в больничной столовой. И тут Еву взяли в заложницы.
Вообще она ходила как все, вкруговую. Но в то утро у нее перед самым банком села батарейка в телефоне. Позвонить охраннику, чтобы тот открыл ей пожарный выход, она не могла. Ждать в проходной Рыбнадзора кого-нибудь из сотрудников не могла тоже, поскольку, как это у нее водилось, опаздывала. Война войной, но каждое утро ровно в девять Галина Михайловна, бывший заместитель Кокорева, их нынешний и. о., обходила кабинеты и проверяла, все ли на месте. Держала их в узде.
Недолго думая, Ева решила пробиваться сквозь толпу. Протиснулась к стеклянной двери главного входа и, делая ужасные глаза, стала махать охраннику. Охранник ее заметил и тоже сделал ужасные глаза. Он вовсе не собирался открывать дверь, за которой стояли пусть и притихшие, но оч-чень недружелюбные граждане. Ева активно елозила рукой по стеклу и пыталась жестами убедить охранника, что ничего, можно – она быстренько проскочит, и ничего.
Обступив Еву, хмурые люди молча наблюдали за ее пантомимой. В какой-то момент, то ли разглядев отражение в стекле, то ли услышав за спиной опасное молчание, она обернулась.
– Доброе утро, – сказала им Ева.
Быть может, ничего бы и не случилось. Но вместо того чтобы тихонько пропасть, она решила объяснить им, что вклады их никуда не денутся, нужно немножко потерпеть. Толпа пошумела, поразмахивала руками, и Ева оказалась в машине одного из осаждавших. Машину подогнали на тротуар к самому входу и показали охраннику листок, на котором было написано: «Мы взяли заложницу. Не отпустим, пока не откроете». Охранник подошел к стойке клиентского отдела, перевернул одну из банковских рекламок и написал: «Я вызвал милицию. Статья вам обеспечена». Решимости им явно не хватало, Еву тут же выпустили. Она стояла перед дверью с лицом нашкодившей двоечницы и больше не пыталась с ними заговаривать.
Ева и до этого казалась всем, мягко говоря, «не вполне»… кто-то заканчивал эту формулу «не вполне взрослой», кто-то – «не вполне нормальной». Но там, за стеклом, в окружении всех этих людей, обремененных страхом за свои кровные, она выглядела совсем уж потерянной. По одну сторону стеклянной двери – те, кто боится за свои рабочие места, по другую – те, кто боится за свои деньги. Между ними Ева. Встряла незнамо куда. И ведь ничего не екнуло, не остановило ее. Разве разумный человек туда сунется? Стоит, потупив глаза. Вот-вот расплачется. Спустилась Галина Михайловна с очередным листком: «Ева, езжайте домой. Завтра придете. КАК ОБЫЧНО».
На следующее утро хохочущих слушателей у нее было хоть отбавляй. Каждый норовил уточнить, переспросить какую-нибудь деталь.
– И что они сказали: «Раз такая умная, за все и ответишь»? Ну умора!
– Тот мужичок выглядел таким интеллигентным! – сокрушалась Ева. – Кожаная папочка под мышкой, галстук в полоску! Думаю, в полоску ведь, – должен быть основательный человек, серьезный.
– В полоску? – хохотали в ответ. – Ну умора!
Скоро выяснилось, что закрывать их не будут. Рута вздохнула с облегчением.
В «Кристалле» ей было хорошо, хоть и приходилось пахать как никому другому. Если уж совсем начистоту, ей нравилось быть Самым Загруженным Работником. И нравилось, что об этом знают все, включая руководство.
Втайне от всех других прочих Рута вырастила собственный банк «Кристалл», в котором царит гармония. Она приходит раньше всех и, поднимаясь по выложенной плиткой внутренней лестнице, будит пространство подбитыми каблучками. Пятнадцать стуков первый пролет, десять стуков второй. После утренних звуков общаги – кричащих, шкворчащих, грохочущих дверями и стульями – эти чеканные молоточки веселят слух. Именно с них, как год с Курантов, начинается новый рабочий день. Она проходит под белым парусом огромных, в полстены, жалюзи, навешенных на слуховое окно. Не каждый в банке знает, что за этими жалюзи на самом деле – малюсенькое слуховое окошко. Внизу через весь зал разворачивается стойка ОПЕРО, плавным изгибом напоминающая ей борт корабля. Дождавшись, когда, моргая и щелкая, в приемной разгорятся люминесцентные лампы, она любит войти в большую яркую комнату и покормить рыбок в большом ярком аквариуме. Из-под откинутой крышки пахнет летним прудом. Спинки рыб штопают воду толстыми цветными стежками. «Доброе утро», – говорит она им – а оранжево-лимонные цихлиды собирают в просторные, как чемоданы, рты хлопья сыплющегося корма.