Ева перепутала яблоки
Она откашлялась и в тысячный, кажется, раз попросила:
-Не зажимайте его. - в ответ ей был произнесен сдавленный хрип. - Ну что же вы, совсем, мало же.
-А я что поделаю? - огрызнулся он. - Мне тоже мало.
Она жалобно протянула:
-Я ведь женщина...
Он же ответил в большей степени себе, нежели ей:
-Будто бы это должно меня согреть.
Одеяла катастрофически не хватало. Маленькое и байковое, метр на метр двадцать. Коричневое, в желтую клетку; пахло временем и одиночеством, ведь согреться под ним и одному довольно сложно, а уж вдвоем, да еще и с таким компаньоном по импровизированной постели? Ну уж нет; одеяло совсем не согревало. Холодок пролазил в щели между их тел и забирался в хлопчатобумажные носки. Было противно от осознания этой навязанной близости, холодка, да и вообще всей ситуации.
-Ну может давайте боком, - молила она. - как ромбик, чтоли...
-Нет, - отрезал он. - пробовали уже, давай спи.
-Ну мужчина! - возмущенным полушепотом она перебарывала свою врожденную скромность. - Я же, как никак, уважаемый член общества и...
-Только не снова. - стонал он.
За четыре дня он успел ее возненавидеть. Самое в ней худшее было лишь одно - ее существование, ее и больше ничье существование в четырех квадратных метрах сплошного и влажного камня, что она в шутку называла «комнатой». Или не в шутку - но тогда бы ярость захлестнула его и он бы придушил эту дуру; первые пару часов это и хотелось сделать, но трезвый расчет помешал. В четырех квадратных, да и с ней, воняющей - перебор. Лучше пусть надоедает. Пусть живет и ноет из-за своего одеяла, из-за своего макияжа, из-за того, где они, почему они - будто бы это было важно. Влажный камень - вот что важно! Еда, падающая сверху - вот что важно. Ведра с водой и пустые, под нужник, которые спускаются сверху - вот что важно. Она пусть истерит, а он лишь устало будет качать головой и опровергать; кто-то всегда должен оставаться мужчиной в затруднительной ситуации.
-Голова болит снова, - всхлипывала она. - и мысли эти опять, вспоминаю вот...
-А ну заткнись, - зло буркнул он. - еще чего опять.
Она утерлась тыльной стороной ладони и шумно сглотнула.
-Почему вы так злы?
Сквозь скрип зубов он выдавил.
-Голова у тебя болит, потому что ноешь. Ноешь - потому что дура. Захочешь опять пить, а воду давать будут позже.
-Откуда вам знать? Откуда вы все знаете? - прямо на ухо завизжала она, дернувшись.
Заматерившись, он вскочил. Уничтожил ее взглядом, принялся лихорадочно бродить по комнате. Он ее ненавидел. Но все опять возвращалось к воспоминанию о зловонии трупа рядом с ним - и нет, он не смог бы этого вынести. Вот и терпел. Спустя мгновение, довольная и улыбающаяся, она завернулась в одеяло и подобрала под себя края.
Опять нужно было бороться за свой кусок согревающего тепла. Он готов был выть, дрожа от холода, стоя в чем мать родила и, разумеется, в носках. Она, улыбаясь, уже мирно сопела под коричневостью в желтую клетку одеяла.
Как давно это началось? Время потеряло счет. Он проснулся четыре спуска ведра назад рядом с ней, голой - ну и все, собственно. Наверное, прошло четыре дня - он мог судить только по ведру, что спускалось сверху. В первый раз он ничего не понял. Во второй он дернул за веревку, да посильнее, надеясь, что тот, кто ведра спускал, упадет к ним - вот была бы потеха! Но никто не упал - руки только свез, да и только. Она тогда зашипела:
-Что же вы, - и плакала, без конца плакала. - что же вы делаете? Ему это не понравится! Не понравится! Не понрави...
-Замолчи, - горько выдавил он. - я умоляю тебя, замолчи, пожалуйста.
Да, уже на второй день его руки начали трястись. Он, прежде равнодушный и хладнокровный, начал скрипеть зубами и изредка бить влажный камень, лишь бы не бить ее. Все было просто. В замкнутости пространства она сводила его с ума куда как сильнее заключения и безвыходности, она сковывала его сильнее обстоятельств. Она только и делала, что плакала и кричала, действовала ему на нервы и куталась в одеяло, потому что не могла примириться с наготой. Ему-то было все равно.
-Почему мы? - вопила она. - почему мы здесь? Кто вы? Где мы? Почему вы голый? Почему нам еду кидают на землю, а воду спускают в ведре? Почему?
Сжимая кулаки, он загонял свои ногти глубоко в кожу. Рычал, смотря на влажный пол.
-Я буду жаловаться, - причитала она. - о, как я буду жаловаться! Меня спасут и я всем нажалуюсь! И на вас, вы посягаете на мою неприкосновенность! Нельзя быть раздетым! Я не должна смотреть и не буду! Не буду! Не хочу! И только попробуйте посмотреть на меня, о, как я буду жаловаться...
Но выходило, что жаловалась она только ему. Конечно, это было наказанием похлеще колодца - места, где они находились. «Может, вырвать ей язык?» - думал он. «Я бы мог вырубить ее и откусить его, лишь бы она замолчала наконец. Но возникает проблема с кровью. Она может захлебнуться или же крови будет слишком много, так что она умрет. А это нельзя. Сломать ей челюсть? Но она будет мычать и не сможет есть, что тоже приведет к той же проблеме. Как же ее заткнуть?» - все размышлял он час от часа, день ото дня, не имея ни малейшего представления, час ли прошел или неделя наедине с ней.