Выбрать главу

     — Туалет где? — спросила Кира, пытаясь оттянуть лямки от живота. Ох, и рубцы же у неё там! Но как снять — верхнюю лямку теперь через живот не перебросишь, надо сперва отлить.

     — Да прям здесь можно. Сейчас уйду, вы и… Или даже лучше сделаем. Девчата, хотите сыграть в игру под девизом "Кайф и взаимовыручка"?

     Интересное сочетание!

     — А то!

     И он рассказал идею. Здорово!

     Меня, как самую лёгкую из двоих, предполагалось привязать к шведской стенке и сделать беззащитной перед щекоткой. Щекотать предоставлялось Кире. Вообще-то, мы и раньше друг дружку щекотали, вплоть до описывания, но на этот раз… Но расскажу всё по порядку.

     Я разделась до бикини, Глеб размотал верёвки и посадил меня на низенькую скамеечку спиной к шведской стенке, попросил вытянуть руки вверх и взяться за перекладину. Я взялась. Он немного потрепал мои напрягшиеся в предчувствии чего-то пальчики, погладил. Расслаблял, наверное. Я уже почти разжала кулачки и решила поправить трусики, а то кантики подвернулись. И вдруг обнаружилось, что держат меня не сильные мужские пальцы, а шершавая верёвка. Он незаметно закрепил петли, привязал мои ладошки к перекладине.

     Попросить на время отвязать? Но тут парень, весело насвистывая, принялся двигать руками, то скрещивая их, то разводя в стороны. Немножко похоже, как девица заплетает косы. И он заплетал. С каждым взмахом очередной виток верёвки прижимал мои вытянутые вверх руки к перекладинам, мягко прижимал, но вырваться я уже не могла.

     Вообще, занятное это ощущение — проход точки невозврата. Вот только что могла выдернуть ладошки из петель, но вот мягкий виток — и чую, что всё, не вырваться, можно и не пытаться. Какое-то чувство в груди поднялась — ну, необычное, что ли. И в животе так засвербило. Ощущение нарастающей беспомощности, но не безнадёжной. Стоит рядом подруга в резиновой оплётке, всё у ней сверху и снизу торчит, аж лопается. Улыбается, значит — всё в порядке, ничего дурного не будет.

     Тем временем Глеб оплёл мои ручки и стал оплетать тело. Голову обошёл, на шее оставил свободный такой виток, чтобы не задохнуться мне, просунул концы под подмышками, тщательно расправил верёвку, чтобы шла строго по "восьмёрке" вокруг грудей и никоим образом на давила на них, моих маленьких, чувственных. Ой, ещё больше чувственных, тугое обрамление им на пользу пошло, на глазах стали расти будто.

     Теперь я чуяла его дыхание, когда он, завязывая, приближал голову к моему телу. Дезодорант и хороший табак. Почему-то росла уверенность, что моя связанность и есть моя защита, что одевают меня, Жанну д'Арк, в защитную кольчугу. Ну, а ограниченность движений — это неизбежное следствие.

     Витки ложились один за другим. Теперь, не развязав, с меня и лифчик не снимешь… а теперь уже и трусики тоже. Верёвка пошла по животу частыми витками. Немного похоже, как влезает девушка в тесные жёсткие джинсы, только вот ощущения скованности наползает не снизу, а сверху. Клёво так! Но куда же он денет концы верёвки, тупик же.

     Вот, оказывается, куда. Глеб дал их в руки Кире, а сам, подхватив меня под коленки, выдвинул из-под попки скамеечку так, что она оказалась под бёдрами, а таз повис в воздухе. Сразу ушла львиная доля чувства защищённости. Ведь снизу теперь меня можно… до меня можно добраться, прорвав натянувшиеся трусы!

     И тут верёвки снова пошли в ход, пырнули в промежность. Снизу меня резко поддёрнуло — как будто неудачно села в детстве на гамак и ноги провалились по самый пах, по самую девственность. Кирка потом говорит: верёвки почти рядом пошли, сжали твой лобок, и губки через натянувшиеся трусики выпятились, с такой обидой. С непривычки неприятно, но потом сгладилось, кайф даже подступать начал.

     А Глеб прошёл витками по моему телу обратно, снизу вверх, и связал концы верёвок сверху, видимо (но не мне) — над перекладиной.

     Теперь я не могла ничем ворохнуть выше таза. Только голова имела некоторую свободу, а дыхание стало стеснённым. "Восьмёрка" вокруг грудей работала, чувствовалось, как стучит сердце, будто накачивает мои грудки. Увы, росли они не так, как чувствовалось, закрыв глаза. И как интересно: если бы мне, скажем, ремень под грудью затянули, я бы заохала, постаралась его сорвать, завопила бы, что непереносимо. И вправду казалось бы тогда это стеснение нестерпимым. Но главное — знание того, что его можно быстро ликвидировать. А вот теперь я вижу, что быстро меня ну никак не развяжешь, да и незачем быстро развязывать, раз мы поиграть в жёсткие игры решили. И то, что казалось бы нестерпимым, сейчас представилось чуть ли не естественным ограничением, коих в обыденной жизни полным-полно. И само собой разумеется, что с ограничением тем или другим надо смириться, надо сжиться, надо научиться жить в этих условиях. Жить, а не просто существовать, ожидая, когда же наконец это всё закончится.

     Но это оказалось не всё. Скамеечка, как вы помните, была у меня под бёдрами. Глеб что-то приготовил вверху, с верёвками что-то — мне не видно, голову не запрокинешь — бьётся о перекладины. Согнул мои ножки и поставил ступни на скамеечку, дал от себя немножко, чтобы бёдра прижались к животу… то есть, к верёвкам, оплетающим живот. Неужели в таком виде обвяжет? Затеку ведь.

     Нет, он берёт меня за ступни (какие сильные у него руки!) и, продолжая толкать бёдра к животу, тянет их вверх, описывая дугу.

     Ой, у меня же выпятившееся между ногами остаётся без защиты! Даже и посмотреть не могу, как там у меня выглядит, но чую — вылезло многое, бери меня сейчас голыми руками… или ещё чем. То ступни с лодыжками там прикрывали, а теперь их оттягивают. Трусы, правда, прикрывают, да ненадёжная эта защита.

     Вот голени уже параллельны полу. Мелькает мысль — если теперь с силой распрямить ноги, то заеду я ему по торсу и полетит он через всю комнату вверх тормашками. Это единственный удобный момент, потом его не достанешь.

     Глеб, кажется, тоже это понял, задерживает мои ножки в этом положении, двигает туда-сюда параллельно полу, толкают меня мои же коленочки в грудь, чуть-чуть вертятся ступняшки. Так в младенчестве играла со мной мама. Ой, вспомнила, а так совсем забыла. Вот взял их в одну руку, а освободившейся пощекотал под коленками, где впадинки нежные, погладил напряжённые связки. Будто размякло там что-то под его умелыми мужественными пальцами. Как невропатолог — треснет тебя молоточком, и нога сама летит. Вот снова взял по ступне в ладони, снова поиграл. Ба! Он что — целует меня в подошвы розовенькие? Или только щекочет? Может, уже началась щекотка, но почему тогда Кира вне игры? Снова поцелуй, прощание перед взлётом, и ступни пошли вверх, напряглось всё под коленками. Стоп-стоп, куда?

     Плавное движение, переходящее в сильный рывок. Под коленками будто рубануло тесаком, треснули косточки, в глазах потемнело. Будто напрягся и лопнул стержень, проходивший по центру моего тела. Ну, отпусти же ножки, больно мне! Но ступни, оказывается, уже привязаны к перекладине где-то рядом с руками, и Глеб уже трудится над моим сдвоенным телом, обвивает и оплетает, бежит верёвка…