После уже пришло в голову такое сравнение. Иногда утром я встаю с постели с болью в шее, голову повернуть не могу. Грудки позволяют мне спать и на животе, не то, что большегрудым, им с девичества можно лежать только на спине. И, верно, поэтому верчусь я во сне, принимаю порой неудобное положение и что-то в шее срастается. Жалуюсь Кире, да она и сама видит, охи мои слышит. Подходит она к моей кроватке, садится, щупает шею, проверяет, в какую сторону больнее всего поворачивать голову. Играет с волосами, шепчет мне на ухо ласковые слова, целует иногда. И неожиданно гладящие мою голову руки хватают её крепко (за уши иногда!) и дёргают именно в больную сторону. Кряк! В шее что-то трещит, боль адская, в глазах темнеет. Со стоном валюсь на кровать, судорожно вдыхаю, готовясь заплакать — а боли-то и нет! Ну, не совсем нет, остатки какие-то ещё шебуршатся, но Кира мою шею уже массирует, ласкает, голову теперь уже осторожно вертит во все стороны. Не больно никуда! А одна я бы весь день маялась, не знаю, рассосалось бы к вечеру или нет.
Наверное, так и вывихи вправляют, да у меня за всю жизнь ни одного не было. Слава богу. Только в шее.
И сейчас боль стала отступать, будто поняв, что ныть бесполезно, что скоро теперь ножки мои не освободятся. Придётся пожить какое-то время так, с напрягшимся до невозможности срединным стержнем. Теперь боль пульсирует только в том месте, где сверхнапряжённые, раскалённые связки под коленками трутся о грубую верёвку. Но я же не дура, я прекрасно понимаю, что технически невозможно никакие места обойти обвивкой. Морщусь, но мирюсь.
Судя по грохоту, Кира помогла, убрала скамейку совсем.
И вот я, недуром сложенная пополам, вишу в воздухе, многими витками привязанная к шведской стенке. Ноги раздвинуты буквой V, и дышать кое-как можно (но трудно, чёрт побери!), кое-что видно из-за ножек и верёвок, хотя голову чуть нагнёшь — и в коленки подбородок упирается, а нос тычется в верёвки. Они проходят и в промежность, и хотя я прекрасно понимаю, что вишу на всей совокупности, но так там всё напряжено и чувствительно, что кажется — именно так.
Особенно шибает в голову, что весь низ живота выпятился через промежуток между ногами, там и лонная кость постаралась, и "киска". Всё моё девичье естество — вот оно, бери его голыми руками или ещё чем, хорошо ещё, что есть трусики и верёвка. Кажется, понимаю теперь, что значит поза "раком".
Неприятные ощущения мало-помалу стекают вниз (кроме коленок), и мне ужасно хочется в туалет. Кажется, что это единственная моя проблема, пописай я вволю — и висела бы ещё часы и часы.
Слышу голос Глеба:
— Девчата, вы и в самом деле друг дружке во всём доверяете?
Кира горячо соглашается. Я еле киваю головой, мычу, поддакивая.
— Тогда я вам ещё перцу подбавлю, хорошо?
— Да!
— Кира, протяни руки вперёд. Вот так, локотки и предплечья вместе.
Она подчиняется. Он закрывает её от меня спиной, что-то делает. Неожиданно звучит мощный щелчок.
— О-о-ой!
Снова вижу подружку. Её локти схвачены толстым резиновым кольцом. Она делает неуклюжие движения, пытается освободится. Видать, здорово её локотки стукнулись друг о друга, а там же нервы! Сама знаю, как локоть ушибить плохо. Безуспешно. Предплечья можно расставить буквой V, ладошки развести, повести эту раскоряку вправо-влево, вверх-вниз, и больше — ничего! Крепко сидит колечко, из автошины вырублено по специальному лекалу. Глеб и впрямь спец.
Ладони, главное, свободны, а толку нет. До локтей ими не дотянешься, предплечья-то вдвое не сложишь. Даже до трусов теперь не дотянешься, в туалет сухо не сходишь. Уж не говоря о том, чтобы снять резиновую оснастку. Всё продумано.
Глеб говорит:
— Не рыпайся, Кира, побереги силы. Теперь кольцо с тебя может снять только она, а её развязать — только ты сможешь. Без взаимовыручки не обойдётесь. И проверите своё доверие. Чем меньше вы друг дружке доверяете, тем слабее будет щекотка, чтобы ты, Ева, на Киру не обиделась. А полное доверие — щекотка сумасшедшая. Расшевелят тебя, Ева, до потери сознания, улётно, а ты кайф лови. Крепи пузырь до последнего, старайся контролировать себя, а когда почуешь, что улетаешь ввысь — улетай, о теле и его спрыске не думай. Со спокойной душой улетай, предвкушай лёгкое пробуждение. Уж сколько девчонок меня потом благодарили! А ты, Кира, тоже крепись до последнего, чем сильнее хочешь в туалет, тем пуще её щекочи, утомляй и расслабляй, чтобы синхронно побурить рядом. Дай-ка я тебе резинку ещё на дырочку затяну.
Да, и без того надутый её живот стал ещё больше выпирать, по форме напоминая конскую морду — так он был стиснут резинками. Похоже, что они держали все органы в нём, позволяя выпятиться одному лишь пузырю. О, как натянул он кожу! О, какая сейчас меня ждёт щекотуха! Но я буду держаться, ты, подруженька, первая спасуешь. И трусики с такими локотками не спустишь. Впрочем, я тоже. Ох, лить будем сквозь трусы, как в детстве иногда. Но запасных на скамейке полно.
— Я ухожу, — сказал Глеб. — Дверь запру, второй ключ — вот.
Он закрепил его сзади у Киры, в месте, где выбегающая из промежности лямка стыкуется с поясными (Y). Замысел понятен: чтобы я, если решу подружку не освобождать, смогла бы овладеть ключом и убежать. Ну, то есть формально могла. А она без меня — не могла. И чтобы Кира это сознавала.
Щёлкнул замок. Мы остались одни.
— Какой кайф, — сказала Кира. — Я в этой резине — будто скульптор из бесформенного куска глины лепит статую с отчётливыми формами. И теперь глина затвердевает, вода прёт изнутри, чтобы выступить и высохнуть. Прёт, ох, мне уж почти невмоготу. Поговорить некогда, предвкусить — тоже. Ну как, ты мне доверяешь? Если расщекочу до быстрого писса, не обидишься, раскрепостишь потом меня?
Голос слегка ироничный, а то бы я обиделась. Конечно, чего там спрашивать! Я "за" обеими руками, опустить не могу. Мы же с подругой — единое целое. Вот только доберётся ли она до моих сокровенных, чувственных мест в такой-то оплётке-завитухе?
— Доберусь, — заверила она. — Я ещё и не до того доберусь, чтоб побыстрей опростаться. Ох! — Согнулась в поясе, локотками прижала там, внизу, постояла так чуток. Всё тело передёрнуло — на пределе она. Выпрямилась с трудом, кривя губы, пошевелила пальчиками. — Набери побольше воздуху. Ах! — Её живот напрягся, снова пауза. Ага, отпустило, выпрямилась. — Ну, поехали!
Ох, и покружились же мы с Киркой! Как я задыхалась от смеха, как не могла больше! Выскакивала из собственной кожи, настолько всё было нестерпимо, да связана — не выпрыгнешь. А потом она пододвинула скамеечку, встала на неё, почти вплотную ко мне, взялась своими полусвободными ручками за мои привязанные ладошки, подав таз вперёд. И я ей устроила массаж раздутого живота всём, чем могла: носом, лбом, подбородком, даже языком. Ох, и надуто там, как по кости, обтянутой кожей, веду, особенно языком это слышно. И как дрожит оболочка, готовая вот-вот сдаться и выплеснуть содержимое. Слаб человек, особенно девушка.