— Состояние грогги, — говорю я. — Бери за веревочку и веди куда пожелаешь.
— Больно надо! — фыркает Ленка.
— Напрасно.
Съезд заканчивается гимном. Весь зал поет «Гаудеамус».
— Молодцы мы все, — смахивает со щеки слезинку комсорг. — Делегаты съезда приглашаются за кулисы.
Да, я видел, как Крокодил со товарищи таскал звякающие саквояжи. Не пойти нельзя. К тому же, сквозь толпу проталкивается Ева, хватает меня за руку, прижимается бедром.
— Идем?
— Куда?
— На кудыкину гору.
Ева вроде не делегат, но участие ее в закулисной части съезда ни у кого не вызывает сомнений.
— А кавалеры? — шарю я по толпе взглядом.
— Не твое дело.
Действительно, что это я Евиными кавалерами озаботился. Пороть их будут. Ева уж постарается высолонить розги.
Крокодил мечет бутылки, по кругу идут стаканы, которых не хватает. Ева умудряется завладеть двумя стаканами, один сует мне:
— На брудершафт?
Медленно пьем, целуемся. Евины губы приятно горчат. Народ вокруг делает вид, что все в порядке вещей.
— Уходим по-английски, — шепчет Ева.
— Куда? — удивляюсь я.
— К тебе.
— В общагу?! — едва не роняю из рук стакан.
— Давай, сначала ты, потом я. Жди меня у входа в скверик.
Я пячусь, натыкаюсь в потемках на Ленку, которая заполошно машет рукой: уходи! В коридорах народ уже рассосался. На втором этаже стоит Емелин, раскуривающий папиросу. «Во сколько он уходит домой? — мелькает мысль. — И есть ли у него нормальный дом?» Емелин сильно хромает, говорят, ранение он получил в армии. Наш замдекана даже в штатском остается майором. Отдает приказы, выслушивает донесения, следит за прическами разгильдяев и короткими юбками девиц. Правда, на последних он только косится. Служба, и на филфаке у Емелина служба. Иногда кажется, тянуть ее тяжелее, чем в армии.
На улице пронизывающий ветер, гололед, безлюдье. Не замерзла бы Ева. Но она скоро появляется, налетает, тормошит.
— Комнату освободить сумеешь?
— Комнату?..
Двое сожителей из библиотеки приходят поздно, один уехал домой. Только Виталик может оказаться дома, но он мой должник. Уже не раз я уходил на пару часов из общаги, когда Виталик приводил свою Аллу.
— У нас бабка на входе вредная, — бормочу я. — Как бы крик не подняла.
— С бабкой я справлюсь, — тащит меня за руку Ева. — Бабки сами меня боятся.
И правда, вахтерша, мельком взглянув на Еву, накинулась на жмущихся у входа парней и девчат:
— Никого не пропущу! Комендант приказал — без документов никого.
Каблуки Евы громко цокают по коридору. Ни капли не похожа она на здешних девиц, а вот поди ж ты.
Виталик был дома, бренчал на гитаре, приканчивая бутылку «чернильца».
— Понял! — подмигнул он нам. — За два часа управитесь?
— Кончай ты. — оглянулся я на Еву.
— Управимся, — кивнула Виталику Ева. — Мы шустрые.
Виталик гоготнул и скрылся. Парень он был легкий и без комплексов. Однажды ворвался в комнату после полуночи — я, лежа в постели, читал, — стукнул рукой по выключателю:
— Витек, ты спишь!
Слушая в темноте возню на его кровати, я жалел, что не успел натянуть штаны и смыться. Алла, худенькая девушка с тяжелой грудью, была влюблена в Виталика как кошка. Чего никак не скажешь о нем.
Ева достала из своей объемистой сумки бутылку вина.
— Где у тебя стаканы?
У меня дрожали руки, и я выключил свет, чтобы Ева этого не заметила. Ева, не спрашивая, устроилась на моей кровати, подобрала ноги:
— Иди сюда.
Я, преодолевая оцепенение, наклонился над ней.
— Ну что ты. — стала она меня гладить, — не волнуйся, глупыш, все будет хорошо.
В отсвете уличных фонарей белело ее лицо, блестели глаза. Она стянула через голову свитер, я неловко ей помог. Упруго торкнулась в ладонь грудь с шероховатым соском. Другой рукой я стал нашаривать крючки на юбке.
— Не надо.
Ее уверенная рука поползла вниз по животу, и я, холодея, подчинился ей. Сама Ева осталась в юбке, но с меня стащила брюки.
— Вот так.
Горькие губы раскрылись, приняли меня в себя. Я сильно зажмурился, сдерживая стон облегчения. Волосы Евы сильно запахли сигаретным дымом.
— Дай мне вина.
Боясь смотреть на нее, я протянул стакан.
— Тебе было хорошо?
— Да. — слово с трудом протолкнулось из горла.
Чувство, только что вывернувшее меня наизнанку, нельзя было обозначить словом «хорошо». Я отвечал, как того хотелось Еве. Но сама она?..
Ева, приведя в порядок юбку, свободно лежала на кровати, кажется, улыбалась.
— Иди ко мне, холодно. Да надень штаны.