— Явились?! — искренне удивился он, увидев меня на экзамене. — Ну-ну, посмотрим, что вы за гусь.
Во второй раз Дмитрий Петрович уже побеседовал со мной о жизни, а в третьем заходе выставил «хор».
— «Отлично» нельзя, — объяснил он, старательно расписываясь в зачетке, — на пересдачах вообще положена «троечка».
Надо сказать, импульсивный и несколько косноязычный Журковский не соответствовал образу сурового и неприступного преподавателя истории партии. И дело даже не в том, что он подпрыгивал, рассказывая о лондонском съезде большевиков, немилосердно путал даты этих самых съездов и должности вождей. Журковский был Героем Советского Союза.
— Вы думаете, почему я забываю? — выходил он из-за кафедры и приседал, как перед прыжком. — А потому, что меня ранило, вот сюда.
Он стучал пальцем по голове, точно указывая место ранения.
— Вы думаете, каждый вот так сел с пулеметом на высоте — и уже герой? Ошибаетесь. Они встают, а я очередями, две коротких, одна длинная, — он проводил рукой, как стволом пулемета, по аудитории. — Глазомер, рука, выдержка. Две коротких, одна дли-инная. И тут бац в голову! Все, потерял сознание. Меня, конечно, вытащили, дали Героя. Вот вы смеетесь, а не понимаете, что такое настоящий пулеметчик. После ранения провалы в памяти.
Сникнув, Дмитрий Петрович неохотно возвращался за кафедру, вяло ковырялся в опостылевших, чувствовалось, бумажках, опять начинал про съезд.
Все остальные экзамены я сдал на «отлично», в том числе русский язык. Иван Иванович Прокатень, преподаватель русского, долго с недоумением вглядывался в мой диктант, который он провел перед экзаменом. Ни одной ошибки, ни на этой стороне листка, ни на той. Списал? Тогда тем более были бы ошибки, «пятерка» ведь у одного меня.
— Без ошибок, — помахал Иван Иванович листком, как бы взывая о помощи.
— Ну да?!
Мы оба долго смотрели на лист с диктантом.
— Чтобы написать без ошибок, чувствовать надо, — предложил мировую Иван Иванович.
— Наверно, зрительная память хорошая, — согласился я.
— Это может быть, — обрадовался преподаватель.
У Ивана Ивановича были два железных принципа, один жизненный, второй научный.
«Как говорят, так и правильно», — гласил научный. Но совместить его с предметом, который Прокатень преподавал, было трудно. Иван Иванович принцип декларировал, но исходил все же из существующих правил и исключений русского языка. А вот жизненный принцип он соблюдал неукоснительно.
— Присаживайтесь, Иван Иванович! — приглашали его в президиум собрания, посвященного фронтовикам.
— Спасибо, при советской власти насиделся! — кланялся, наподобие Петрушки, Иван Иванович.
Сразу после войны он был репрессирован, отсидел семь лет в лагерях. Мы не знали, за что его взяли, сам Иван Иванович об этом не говорил ни слова. Но сидеть он больше не соглашался нигде и никогда. Лекцию вышагивал. Практические занятия выстаивал у доски, обсыпая себя и студентов мелом. Из президиумов, как уже говорилось, бежал.
— Может, его в одно место ранило? — предположил как-то Крокодил.
— Тебя бы самого ранить, — сощурилась Ленка, — только в другое место.
Так вот, даже Иван Иванович, сопя и встряхивая ручку, которая отказывалась писать, выставил мне «отлично».
— Как говорят, так и правильно, а вы сказали и написали правильно, — вздохнул он. — Хоть и на занятия не ходили.
— Мой тренер Семеныч говорит что-то похожее: раз здоровый, значит, дурной.
Иван Иванович не понял, но согласился.
Ева одолела сессию с двумя «удочками» и тремя «хорами».
— Куда собрался на каникулы, Витечка? — остановилась она на минутку у двери.
— В Хадыженск.
— Это где?
— В яме между голубых гор.
— А мы с Ниной в Ригу, — улыбнулась Ева. — Проветриться надо.
— Без оруженосцев?
— Мы ездим только вдвоем, — поморщилась Ева.
Действительно, оруженосцев всюду хватает, и в Риге тоже. Я посмотрел вслед Еве. Она умудрялась ходить так, что одежды, в том числе брюки, обвивали ноги, трепеща, как стяги на ветру. Длинные ноги, переходящие в спину.
— Как в море корабли? — вылез на мелководье Крокодил, высунул из воды пасть.
— Да нет, в отпуск уходим.
Крокодил задумчиво обозрел вестибюль, полный девиц, рыгнул.