Он быстро взглянул, и краска выступила на его лице.
– Ах, да! – отвечал он, – да, Иса святой пророк, Иса Божии слова говорил. Как хорошо!
– Что ж тебе больше всего нравится?
– А где Он говорит: прощай, люби, не обижай и врагов люби. Ах, как хорошо Он говорит!
Перед причащением говели, то есть соблюдали строгий пост, целую неделю. В «Записках из Мертвого Дома» Достоевский вспоминает: «Неделя говенья мне очень понравилась. Говевшие освобождались от работ. Мы ходили в церковь, которая была неподалеку от острога, раза по два и по три в день. Я давно не был в церкви. Великопостная служба, так знакомая еще с далекого детства, в родительском доме, торжественные молитвы, земные поклоны – все это расшевеливало в душе моей далекое-далекое минувшее, напоминало впечатления еще детских лет… Причащались мы за ранней обедней. Когда священник с Чашей в руках читал слова: “…но яко разбойника мя прийми”, – почти все повалились в землю, звуча кандалами, кажется приняв эти слова буквально на свой счет».
Среди каторжников были не только православные, но и старообрядцы, иудеи, мусульмане. Одного молодого мусульманина-дагестанца Достоевский научил читать по-русски. В качестве учебного пособия использовался все тот же Новый Завет издания 1823 года.
Четыре года каторги стали для писателя временем глубокого внутреннего перерождения, переосмысления всей системы ценностей, на которой строилась его прежняя жизнь: «Помню, что все это время, несмотря на сотни товарищей, я был в страшном уединении, и я полюбил, наконец, это уединение. Одинокий душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь, перебирал все до последних мелочей, вдумывался в мое прошлое, судил себя неумолимо и строго, и даже в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже не будет в моей будущей жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде».
За годы каторги с Достоевским произошло то, что он называл «перерождением убеждений»: «Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма… Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов… Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния… То дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится! И так продолжалось долго. Не годы ссылки, не страдания сломили нас… Нечто другое изменило взгляд наш, наши убеждения и сердца наши… Это нечто другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с ним в общем несчастии… Это не так скоро произошло, а постепенно… Мне очень трудно было бы рассказать историю перерождения моих убеждений».
Пересмотр ценностных ориентиров коснулся, в частности, отношения Достоевского к верховной власти. Из человека, сочувствовавшего революционным идеям, он превратился в убежденного монархиста. «Во время общения с Белинским и потом с петрашевцами Достоевский был способен к борьбе за освобождение крестьян и против злоупотреблений власти принять участие в вооруженном восстании; мало того, в то время он мог бы, попав в руки лица, подобного Нечаеву, близко подойти к политическому убийству… Общение с народом на каторге открыло глаза Достоевскому на несомненную, по крайней мере для русской жизни XIX века, истину, что основной фактор русской государственности есть религиозное преклонение народа перед царем. С этих пор любовь к России, всегда воодушевлявшая Достоевского, тесно спаялась в его душе с любовью к царю как главной силе русской государственности» (Н. О. Лосский).
Ссылка
В 1854 году Достоевский вышел с каторги и поселился в Семипалатинске. Первое, что он сделал, выйдя на свободу: набросился на книги. «Если можешь, пришли мне журналы на этот год… Но вот что необходимо: мне надо (крайне нужно) историков древних (во французском переводе) и новых экономистов и отцов Церкви», – пишет он брату Михаилу. Достоевскому хочется наверстать упущенное, начитаться вдоволь за годы, проведенные с одной книгой в руках. Но не случайна просьба прислать «отцов Церкви». Жажда богопознания его не оставляет. Узнав и полюбив Христа через Евангелие, он хочет глубже понять мир Церкви, прикоснуться к его сердцевине – святоотеческому богословию.