Герой гоголевской «Шинели» – заурядный чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин, который собрал деньги на покупку новой шинели; когда ее у него крадут, он умирает. Герой Достоевского – Макар Девушкин, тоже мелкий чиновник, но только облагороженный: он любит не вещь, а живое человеческое существо, девушку-сироту Вареньку. Достоевский, «усвоив технику гоголевской школы, взрывает ее изнутри. Он очеловечивает смешного героя» (К. Мочульский).
Роман, вопреки опасениям автора, имел шумный успех. О Достоевском заговорили как о новом гении русской литературы. Некрасов, прочитав рукопись за одну ночь, прибежал к Достоевскому в четыре часа утра, чтобы выразить свой восторг. Затем со словами «Новый Гоголь явился!» передал рукопись Белинскому. Тот тоже прочел роман не отрываясь и пожелал познакомиться с автором. «Приведите, приведите его скорее!» – сказал он Некрасову.
Встреча с Белинским
Встреча с Белинским стала для Достоевского большим, но и роковым событием. В значительной степени именно она предопределила его будущую драматичную судьбу.
Когда мы обращаемся к литературной истории XIX века, мы спрашиваем себя: в чем феномен Белинского? Кто такой этот человек, что его статьями упивались выдающиеся писатели и поэты, безмерно превосходившие его по масштабу литературного дарования? Обладая незаурядным умом, искренностью и страстной верой в возможности реалистического метода изображения действительности, Белинский был свято предан литературе, и это привлекало в нем современников. Он был остер на язык, его меткие суждения широко расходились, каждое новое произведение он оценивал быстро и беспощадно. Отрицательная оценка Белинского воспринималась молодыми писателями как смертный приговор, а его похвала открывала им дорогу в большую литературу.
В. Г. Белинский. Гравюра. 1859 г.
При первой встрече Белинскому удалось произвести сильное впечатление на Достоевского. Немало способствовала этому восторженная оценка Белинским «Бедных людей». «Я вышел от него в упоении… Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни», – вспоминал впоследствии Достоевский.
Однако упоение скоро начало сменяться разочарованием. Одной из причин этого была ярко выраженная антирелигиозность Белинского. В 1845 году он писал Герцену: «В словах Бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут». В том же году состоялся разговор Белинского с Достоевским, который последний воспроизведет много лет спустя в «Дневнике писателя»:
– Да знаете ли вы, – взвизгивал он раз вечером (он иногда как-то взвизгивал, если очень горячился), обращаясь ко мне, – знаете ли вы, что нельзя насчитывать грехи человеку и обременять его долгами и подставными ланитами, когда общество так подло устроено, что человеку невозможно не делать злодейств, когда он экономически приведен к злодейству, и что нелепо и жестоко требовать с человека того, чего уже по законам природы не может он выполнить, если б даже хотел.
В этот вечер мы были не одни, присутствовал один из друзей Белинского, которого он весьма уважал и во многом слушался; был тоже один молоденький, начинающий литератор, заслуживший потом известность в литературе.
– Мне даже умилительно смотреть на него, – прервал вдруг свои яростные восклицания Белинский, обращаясь к своему другу и указывая на меня, – каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него все лицо изменяется, точно заплакать хочет… Да поверьте же, наивный вы человек, – набросился он опять на меня, – поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества.
– Ну не-е-т! – подхватил друг Белинского. (Я помню, мы сидели, а он расхаживал взад и вперед по комнате.) – Ну нет; если бы теперь появился Христос, Он бы примкнул к движению и стал во главе его…
– Ну да, ну да, – вдруг и с удивительною поспешностью согласился Белинский. – Он бы именно примкнул к социалистам и пошел за ними.
Суждения Белинского о Христе шокировали Достоевского: «Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма… Как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма… Тут оставалась, однако, сияющая личность Самого Христа, с которою всего труднее было бороться. Учение Христово он, как социалист, необходимо должен был разрушать… но все-таки оставался пресветлый лик Богочеловека, Его нравственная недостижимость, Его чудесная и чудотворная красота. Но в беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием, как остановился Ренан, провозгласивший в своей полной безверия книге “Vie de Jésus”[1], что Христос все-таки есть идеал красоты человеческой, тип недостижимый, которому нельзя уже более повториться даже и в будущем».