Выразителем такого государственно-полицейского взгляда на религию был древний римский правитель во времена еще до Христа, который говорил:
- Если бы богов не было, их надо было бы выдумать.
Смысл этих слов был такой: "Народная масса - это стадо. Глупое и грубое стадо. Им можно и нужно управлять только палкою, дубиною, угрозами и вообще страхом. Но случается, что разъяренное стадо перестает уже бояться земных и человеческих угроз, - тогда полезно его пугнуть небесным страхом, гневом божества".
Но если для государства подобный тесный союз с церковью желателен и крайне выгоден, то для самой церкви он является тяжким укором и принижением. Променой первородства неба на чечевичную похлебку.
У церкви свой царственный путь, и она, не роняя своего достоинства, не может считаться с государственными нуждами той или другой страны, того или другого времени, применяться к ним. Она должна вникать во все, все видеть, обо всем болеть и все освящать, но ничем ни рада чего не поступаться. Церковь должна будить силы государства и направлять их на служение Богу, но никогда и ни в каком случае не должна прислуживаться. Обречение церкви на служебную роль государству в его чисто земных и человеческих задачах есть кощунство, тяжкий и смертный грех тех, кто его творит.
И вот, после греха насилия и внешнего гнета, чистая и непорочная Невеста, Христова Церковь, была не раз опорочена и грехом внешнего подчинения.
Клирики того или другого времени словно забывали слова Спасителя, что даже "врата адовы не одолеют церкви", и, боясь случайных бурь и невзгод, обращались к внешней поддержке государства. Требовали внешней государственной охраны и защиты церкви и за то, в свою очередь, обещали быть и, действительно, бывали полезны в охране уже не церковных, божеских, вечных, а чисто государственных, человеческих, временных интересов.
Церковь, или, опять, лучше сказать, духовенство, того или другого времени под флагом церкви, в своих личных, кастовых интересах, вмешивалось в ожесточенную борьбу партий и сословий и держало не непременно сторону правых, а часто сторону сильных и властных.
На светлый божественный лик Христовой Невесты набрасывалась новая тень. Люди, действующие от имени якобы церкви, то там, то здесь являлись не поборниками гонимой правды и бесправной, но вопиющей к небу о защите той или другой "тесноты”, а сторонниками и пособниками торжествующего гнета и насилия.
Отсюда - новое недоразумение, новое обвинение церкви. Новый грех не понимающих своего высокого служения клириков записывается за счет позорно представляемой ими церкви, и церковь начинает многим рисоваться как оплот реакции, насилия и бесправия.
Собственно, если бы подобные клирики вдруг приобрели тонкий духовный слух, то они услыхали бы голос истинной церкви, говорящей им слова Иисуса Христа: "Отойдите от Меня делающие беззаконие, Я не знаю вас”. Но они "имеют уши и не слышат”, и остаются, и творят свой грех, а тысячи чутких, но слабых в вере и колеблющихся душ глубоко смущаются этим и отходят, унося горечь и раздражение против церкви.
Получается повальное, круговое, роковое недоразумение, которое усиливается и обостряется еще более, когда получают власть вершить судьбу и делать "историю" люди, озлобленные и раздраженные якобы церковью. Тогда припоминаются все старые счеты и начинается расплата. Расплата не спокойная, не беспристрастная, а возбужденная, с лихвой, с процентами мщения.
Такое подведение старых счетов, расплату за грехи клириков мы и наблюдаем: в наши дни в борьбе французского правительства, я снова повторю, по существу,не с церковью, а с монашескими общинами и с духовенством во Франции.
Несколько лет тому назад в Петербурге образовалась частная маленькая, если так можно выразиться, семейная школка. Около пятнадцати-двадцати интеллигентных семей, большею частью из профессорского, литературного и вообще не чиновничьего мира, доведенные до отчаяния невозможною,противоестественною, как выражался один из отцов-учредителей, постановкою учебного дела в нашей казенной школе, решили своим тесным кружком устроить собственную домашнюю школку.