На автозаправке под Антверпеном мы заказали кофе и багеты. Сидели за пластиковыми столами в окружении семейств с кричащими детьми и пузатых шоферов-дальнобойщиков. Мы привлекли внимание. Моник имела вид очаровательной супруги изысканного посла. Я же тянул не больше чем на лакея этого самого посла. Сбежавшего с легкомысленной супругой своего господина.
Моник открыла маленький блокнот, который был ее горлом и голосом. «Waarom een auto?» — написала она, беззвучно засмеялась, зачеркнула написанное и продолжила: «Почему автомобиль? Почему не самолет?»
— Потому что они контролируют списки пассажиров!
Мой ответ прозвучал как откровенная паранойя. Я услышал это сам. Моник не стала уточнять. Она понимающе кивнула — как будто сама принимала участие в этой игре или была частью моего безумия — и смахнула что-то прилипшее к верхней губе.
Мы прибыли в Париж к вечеру и получили два последних остававшихся свободными номера в затрапезной гостинице в Клиши. Я поставил машину между черным «БМВ» и «мерседесом» цвета мокрого асфальта. Моя Болла розовенькая с черными пятнышками.
Приняв душ и отдохнув, мы встретились у стойки регистрации. Моник воспользовалась своей косметикой. Щеки и лоб напудрены, глаза и губы подкрашены, словно она боялась забыть, как она, вообще-то, выглядит. Фигурой в поблескивающем серебристом платье и прической она напоминала какую-то кинозвезду, имя которой я забыл.
— Я не знал, что ты выслала своих фрейлин вперед, — сказал я.
Она улыбнулась.
— Хорошо выглядишь! — Я слегка подтолкнул ее.
Она источала потрясающий аромат. Улыбка и взгляд говорили о чем-то игривом.
Мы прогулялись до ближайшей пиццерии и получили столик на двоих с видом на главную улицу. Когда официант спросил, не сделали ли мы свой выбор, Моник заказала каннеллони с мясной начинкой, а я — спагетти с тушеными овощами. Я — вегетарианец. Официант порекомендовал нам прекрасное красное вино. Вернулся с бутылкой и налил. Моник и я подняли бокалы. Ее волосы мерцали в неярком освещении пиццерии.
— Можно один личный вопрос? — спросил я.
Она склонила голову набок и кивнула.
— Как ты стала немой?
«Een spin!» — написала она. Потом удивленно посмотрела на нидерландское слово. «Извини. Паук. Ядовитый паук. Мраморная вдова. Обычно безопасный паук. Мне четыре года. Укусил. Аллергическая реакция. Была в коме. Очнулась немой. Голоса нет».
— Ой-ой!
Я не люблю об этом говорить. Но я всегда боялся пауков. Знаю, что это звучит смешно. Моя боязнь высоты и намеки на клаустрофобию хотя бы как-то можно объяснить. Но пауки? Если мне нужно что-то взять в подвале, и я вижу, как пугливый паук посматривает на меня из своей уютной паутины, как он, мохнатый, спускается по ниточке на пол и исчезает под диваном, то мой с трудом завоеванный контроль над собой начисто исчезает.
Она написала: «О чем ты думаешь?»
— О пауках.
«Твоя очередь. Как становятся альбиносами?»
— Это легко. Надо такими родиться.
Она беззвучно рассмеялась. Потом написала: «И из-за чего такими рождаются?»
— Генетический дефект. В теле нет пигментов. Во всяком случае, достаточного количества.
Она положила свою золотистую руку рядом с моей бледной. Я не понял почему. Потом до меня дошло. Она хотела сравнить. Пальцы ее были длинными и узкими. Как пальцы пианиста или виолончелиста. На нескольких пальцах изумительной красоты кольца. Заостренные ногти покрыты красным лаком. Я вообразил, какое ощущение должно быть у того, кого по спине царапают эти ногти.
«Получила. От мамы», — написала она в блокноте. Я подумал, что она пишет про ногти. Увидев, что я не понял, она добавила: «Кольца!»
— Кольца очень красивые.
«Почему ты смотришь на мои ногти?»
Эта ее тревожащая полуулыбка.
— Ногти тоже очень красивые.
Эх, Бьорн, покоритель сердец! Когда она встретила мой взгляд, мне показалось, что она прочитала мои мысли и увидела, очень ненадолго, то же, что я: острые ногти оставляют красные полосы на моей белой как мел спине. Она улыбнулась. Я покраснел. Я отвернулся и стал глядеть на проезжавшие автомобили. В отражении на оконном стекле обнаружил, что Моник рассматривает меня. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.