В день, когда поставили платформу, они поняли, что конец был близок. Они не боялись: до прихода страха оставалось еще много времени, и они не испытали голода, ведущего к каннибализму, к убийству, к смертям детей. Вместо страха они разозлились. Они занимали землю между рекой и морем; это место было важной опорой для любого, решившего удержаться в этом районе. Они просто попались на пути тех. Казалось неправильным, что все должно было происходить таким образом. Они вознесли свои гневные плачи Богу.
Первосвященник в Храме слышал, как боевой таран бился о городскую стену днем и ночью. Каждый гулкий удар наносил ущерб. Небольшая кучка пыли, да, скорее всего, крохотный сдвиг одного камня. Накапливаясь, днем и ночью, те кедровые стволы толщиной в длину руки разрушат стену. Люди видели, как камни выпирались внутрь из стены.
Перед рассветом выпал первый камень. У основания стены, но не с самого дна, и в блестящем свете раннего утра, казалось, заблестела рассыпавшаяся пыль от упавшего камня. Когда он упал, наступило молчание во всем городе. Снаружи солдаты радостно завопили и удвоили свои удары. Но на какое-то время внутри стен всех объял внезапный ужас. Они знали, что придет это время, и все равно не могли поверить своим глазам. Неприступная стена была пробита. Послышались крики. Людей, огня, оружие, отбросить захватчиков!
Внутри Храма молодые священники бросились к своему учителю, крича об услышанном. Первосвященник смотрел на их бег, на их хлопающие крыльями одежды, на их ступни, скользящие по окровавленному полу. Он знал, о чем они хотели поведать ему. Все в городе знали, что означало, когда замолкло громкое стучание. Меньше ли жертв нужно было приносить сейчас? Не было ли больше нужды у людей в близости к Богу, понимая краткость своих жизней?
Он выслушал их задыхающиеся слова. Один просил его покинуть Храм вместе с ним. Другой потребовал, чтобы все трудоспособные священники взяли оружие. Третий предложил выйти наружу, чтобы дружелюбно встретить завоевателя. «Завоеватель идет», повторял он, «он направляется к Храму».
Первосвященник сказал им: «Два ягненка, без пятен на шкуре. Одного — утром, одного — на закате. Вместе с немногим количеством мелкопомоленной муки с маслом. Так возносят подношения в Синае. Подношения Богу».
Они замолчали. Только тот, который протестовал — завоеватель идет — выступил вперед. Другие заставили его замолчать, выпрямив свои спины и замотав своими одеждами вокруг него. Они поспешили к своим обязанностям, и их руки и ноги помнили весь ритуал, хотя их головы были заняты совсем другими мыслями. Один зажег ладан, другой занялся чисткой пепла, остальные начали готовить дрова.
Как только появилось над горизонтом солнце, они зарезали ягненка. Они разбрызгали его кровь. Некоторые из священников молча всхлипывали. Они все могли слышать крики, доносящиеся из-за ворот Храма. Несмотря ни на что, они продолжали отделять органы и запретный жир. Они слышали топанье ног армии, тот ужасный, слившийся воедино, хруст сотни правых ступней, идущих в унисон. Ложь однородности. Словно они стали одним созданием. Словно каждый из них, как этот агнец, не будет абсолютно одинок в момент смерти. Никто не спасет тебя от твоей собственной смерти — это точно.
Они сожгли жертвенную часть плоти. Первосвященник почувствовал, как заурчал его желудок от сладкого запаха дошедшего до него, потому что и сейчас он был всего лишь человеком. Шум за пределами Храма затих. Главные ворота стояли открытыми. Или не осталось в живых никого из защитников, или те сдались перед лицом неодолимого количества нападающих. Вскоре они узнают причину тишины. Они начали готовить подношение из пшеничной муки, распевая псалм дня. Они принесли мучную лепешку со склада еды. Они помазали ее маслом и ладаном.
И когда они готовили свое подношение, завоеватель, вместе со своими войсками, вошел в Храм.
Все произошло очень быстро. Солдаты заполнили внутренний двор, выкрикивая слова на их языке, командуя и исполняя команды на бегу. Они не остановились ни на мгновение даже перед лицом святых ритуалов. Пара священников попытались бежать, и их тут же убили. Первосвященник довольно заметил, что большинство молодых священников просто продолжали свои занятия: курили фимиам, раздували веерами пламя, разливали по чашам вино. А если их руки задрожали, их головы нервно дернулись, или их рты закричали, когда пронзил их меч, разве не простил их Бог в Его бесконечном милосердии?