«Не только это, я был еще добродетельным и почетным мужем. Я молился каждый день, я соблюдал все праздники и Субботы, я держался старых традиций чистоты еды и мытья моего тела, и, как заведено, я спал только с моей женой и ни с кем другим».
Он широко подмигивает, будто намекая о небольшом преувеличении. Гости понимающе хмыкают. Иехуда читал Овидия — истории богов сношающихся с женщинами, женщин сношающихся с животными, и как животные превращаются в людей, чтобы могли утолять свою похоть. Он понимают, что представляют из себя эти люди. Они никогда не поверят в то, что здоровый молодой человек сможет быть девственником в двадцать восемь лет, когда он женился, и никогда не приходило ему на ум изменить жене. Скорее всего, они даже не поверят, что он никогда не ел свинины.
И он рассказывает им историю, которую им хочется услышать. Это — шутовская версия истории, отрепетированная им за многие разы подобных пиров. Он точно знает, где замолчать, где выделить шутку, где подчеркнуть трагический момент, превращая его в насмешку. В версии рассказываемой им, он — дерзкий проказник, глупец, решивший бросить вызов Царю. В этой истории Иехошуа — его друг, самый близкий к его сердцу человек — становится капризным маленьким принцем, поднявшим свой крохотный меч на Римское право. Иехуда становится наивной невинностью, говоря: «Если ты начнешь раздражать их кожу, они просто прихлопнут нас всех». Он рисует себя глупцом, сдавшим своих друзей и поверившим, что Пилат всего лишь отругает его. Гости смеются. Они пьют и пьют вино. Калидорус доволен.
И во время лживого рассказа Иехуда напоминает себе, как было на самом деле. Он делает так каждый раз, пусть каждый раз ему становится от этого больно, потому что он должен помнить это, хотя бы оставаясь честным с самим собой.
Он был таким безгрешным и воздержанным, что ни один римлянин смог бы поверить в это. Его отец умер, когда он был ребенком. Он работал на ферме и посещал Храм в праведные дни и заботился о матери и двух молодых сестрах, и только после того, как он вырастил их и отдал замуж, он стал думать и о себе. Он был юношей, любящим Бога слишком сильно, если такое и возможно. Любил Его так сильно и так много думал о Нем, и желал лишь следовать Его желаниям и познать Его слова. Дни в Иерусалеме во время празднеств были единственными днями передышки от постоянной работы, и они были по-настоящему радостными для него, поскольку праздники проходили так близко к тому месту, где жил Бог. И когда женился он — да, в двадцать восемь лет, да, девственником, и да, не видя в этом никаких будущих трудностей и испытаний — заботливый и тяжело работающий тихий человек, и когда лег он с женой своей в первый раз, то посчитал он, свой поступок соединением с Богом, а не с практичной и неугомонной женщиной Елканнах, давшей ему согласие на брак.
Она работала в поле рядом с ним и пряла шерсть, и плела материю, и пекла хлеб, и ощущал он себя счастливым безмерно, хотя был слишком серьезным человеком, чтобы открыто веселиться. Борода у него была длинной и полновесной, хотя Елканнах садилась верхом на него, лежащего в постели, и подрезала волосы ножом, когда он дозволял ей. Он все еще помнит ее задние изгибы, и как плотно они влезали в его ладони, и как член его поднимался к ней, пока она извивалась в его объятиях, смеялась и просила его не шевелиться, а то она порежет его этим ножом, и кто же тогда будет кормильцем для нее и их детей, которые, конечно, появятся — вот подумал он об этом?
Когда ему было двадцать девять лет, лихорадка прошла по Кериоту. Весна долгое время стояла жаркой, и когда пришла болезнь, воды в горных ручьях было мало. Только колодец исправно давал воду, но в какие-то дни они чувствовали себя слишком слабыми, чтобы наклоняться и вытаскивать ведро. Лихорадка слепила людей, когда вылезали черные пятна у глаз, и становилось даже больно смотреть солнечным днем. Это была его ошибка — знал он — пусть и был он таким же больным, как она. Он должен был найти воду для нее.
На третий день смог он подняться с постели и пойти к колодцу. Он проковылял походкой новорожденного ягненка дотуда и обратно, с черными пятнами залепившими края его зрения, но, принеся воду, увидел он, что Елканнах мертва. Тихо лежала в постели, словно ускользнула она между дыханиями. Словно забыла она вдохнуть и вот-вот вспомнит об этом, протрет руки передником, пожурит сама себя за глупость. Да только не было ее уже.
И что-то еще покинуло его, внезапно и не спрашивая его согласия.
Не по сладкому мягкому запаху его жены в постели по утрам более всего тосковал он, хотя тосковал он по ней невыносимо. Тосковал он более всего о Боге, который, как казалось ему, всегда наблюдал за ним, и с которым в тихие времена он разговаривал и представлял себе успокоительный его ответ. Которому плакался он в долгие ночи после смерти отца, и который положил длань свою на его шею и сказал: «Я — Отец твой на небесах, и дам я тебе силу». Почувствовал он, что нить, связывающая его с небесами — будто пуповина материнская к ребенку — порвалась безвозвратно. Возможно, Отец оставался все еще там, но лицо Иехуды было повернуто так далеко в сторону, что более не оставалось у него добрых слов.
Сейчас кажется ему, что преступлением было то, как чувствовал он. Оплакивать Бога более своей жены? Но так и было.
Прошло какое-то время, но для него не было никакой разницы. Несколько сезонов года, а он все так же работал, потому что чем он мог еще заняться, и люди поселка — те, кто также потеряли родителей, детей, супругов, родных — говорили между собой: «Скоро бозьмет он себе другую жену, будут у него сыновья и дочери, и забудет он о первой». Не было им известно, что сердце его остыло, как земля, и опустело пшеничной шелухой.
И потом пришел человек в их поселок. Иехуда никогда не слышал о нем. Решение пойти и послушать его речи было просто выбором между долгой одинокой ночью дома или провести это время, сидя с людьми и слушая глупости, какие только придется им выслушать. Он видел десятки подобных проповедников за много лет, он и Елканнах ходили вместе послушать их иногда и пошутить об их болтовне или, изредка, поспорить об их мудростях.
Поначалу тот человек ничем не отличался от других. Приводил истории, объясняя свои послания, говорил о любви Бога. В какой-то момент он затих. Просеивая землю ладонью. Потирая свой лоб. Огляделся, словно в поиске среди толпы, и нашел своим взором Иехуду, и уставился на него, и задержался своим взглядом так, что Иехуда не мог отвернуться в сторону.
«Ты ищешь Бога», произнес проповедник, «но и Бог ищет тебя. И найдет Он тебя. Сегодня нашел он тебя».
И Иехуда ощутил слезы в своих глазах.
«Потерял ты многое». Человек говорил тоном, не выделяя слов и не стараясь убедить. Он говорил, словно слышал простую правду с небес.
«Бог принял в сердце твою потерю», сказал он, «и Он не забыл тебя, хотя отвернул ты лицо свое от Него. Он говорит с тобой сегодня, как Отец. Скажи мне, кого потерял ты».
Не было никакого секрета. Любой ребенок на улице мог рассказать ему, что по Кериоту прошла болезнь. Каждый человек кого-то потерял.
Иехуда ответил: «Мою жену». Он произнес эти слова с вызовом. Чтобы тот смог удивить его.
«И отца своего?»
Иехуда решил, что тот удачно догадался, и более ничего — проповеднику повезло. Сколько тридцатилетних мужчин не потеряли своих отцов? Этот человек не знал, что он потерял отца юным, когда ему пришлось особенно тяжело.
Но он согласился: «Да».
И человек по имени Иехошуа распростер свои длинные руки и поднялся с земли, и направился к Иехуде, и, взяв его за руку, поставил на ноги. Он положил свои руки на плечи Иехуды и произнес: «Ты думаешь, что твой Отец на небесах позабыл тебя. Но Отец твой небесный — здесь. Сейчас. Привел меня сегодня к тебе. Выслушай», сказал он, «эта история — для тебя».
И он поведал историю толпе.
Жил человек, у которого были два сына. И потому, что были у него торговые дела вдалеке и хозяйство вблизи, послал он одного сына заниматься делами в город и оставил другого с собой, чтобы тот научился хозяйствовать на земле. Того сына, посланного далеко, обуял гнев, потому как не было близких людей рядом с ним, как и отца. Слал он гневные послания отцу с просьбами вернуть его, но отец держал его там долгие десять лет, пока брат его растил свою семью, жил в доме и ухаживал за землей. В конце концов, после многих лет, отец вернул сына домой из города.