Женщина, кажется, хорошо информирована. И в какой-то момент она даже намекает, что кто-то из ее знакомых находится здесь в Кесарии, пишет и получает письма от разбежавшихся последователей. Он тоже слышал, что тут есть бунтовщики, потому что Кесария — римский город, столица региона, место пересечения торговых путей, и из-за этого — хорошее место для всевозможных заговоров. Но насколько малого добились они, если совсем неопасно для нее упоминать имя Иехошуа на рыночной площади. Никто не опасается тех, кто следовал за ним.
Женщина качает головой: «Еще столько много матерей не ведают, что сталось с их сыновьями. И Иехуда из Кериота мертв, конечно. Он бросился с крутой скалы на каменное поле. Или, как кто-то еще говорил, его сбросили». Она пожимает плечами.
«Где ты услышала это?» спрашивает он, не успев подумать, насколько мудрым было задавать подобный вопрос.
Женщина смотрит на него с любопытством. На нем тонкие одежды, лицо без бороды, волосы чисто подстрижены. Он не похож на того, кто стал бы их слушать. Они скромно потупились в землю.
«Я…» говорит он, «мне был интересен тот человек в одно время. Очень занятное учение».
Он хорошо выучил подобные выражения. Они легко приходят к нему на ум.
Женщина, у которой только что было столько много слухов, открывает и закрывает рот, но не произносит и звука.
Наконец, она говорит: «Лишь слухи, господин. Мой брат моряк, он рассказывает все эти истории. У нас нет ничего общего с предателями Кесаря».
Тон ее голоса — просящий.
Он кивает головой и улыбается, уводя свой взгляд от них в сторону. У него нет никакого интереса в том, чтобы пугать их.
Другая женщина тут же решает, какую дыню выбрать, и быстро покупает. Они уходят, пробормотав прощальные слова, глядя вниз. Сколько же в их других лоскутах новостей было прямой лжи или пересказов недослышанных историй?
Он вертит глиняный светильник рукой. Он представляет, как бросит его об пол, как разбрызгается масло, разнося расползающимся пятном по твердой земле запах. Через какое-то время до него доходит, что он вспоминает бутылочку благоуханий, разбитую о землю, и то, как комната задохнулась ее ароматом.
Ему хочется обдумать, что он только что услышал. Ничего из сказанного женщиной может быть правдой, или только частью правды, но если эта история ходит между тех, кто знал его друзей, возможно, пришло время перестать прятаться. Возможно, он должен найти их, рассказать им, что он жив, попытаться обьяснить себя.
Он медленно идет домой, выбирая путь подлиннее, к западу мимо порта. Корабли и лодки работают там неуставая. Даже по Субботам, даже в праздники, люди из пятидесяти стран грузят и разгружают корабли. Корзины со свежей рыбой, инжир с плодородных садов севера, масло и благовония из заморья, рулоны дорогих материй, красивые камни и драгоценности для женщин, даже серебряные зеркала и гребни из слоновой кости для тех, кто может позволить их купить. Кесария — богатая.
Порт — тоже одно из чудес света. Люди Херода возвели его в заливе за семь лет. Они трудились и по Субботам, и в седьмой год — год отдыха. Если бы такое происходило в Иерусалеме какой-нибудь проповедник уже прокричал бы толпе последователей, что порт был проклят, что все торговцы там заслужили вечный гнев Бога. Но здесь не Иерусалем, и работа продолжается.
Эта ли свобода, которой он искал так долго? Быть в таком месте, где каждый решает для себя: важны ли для тебя людские законы или нет. Римляне принесли эту свободу вместе со статуями своих, вечно спорящих между собой, богов, а он никогда не замечал ее.
Быть мертвым, размышляет он, это тоже своего рода свобода. Если он мертв — он улыбается от этой мысли — возможно, даже Богу стало все равно после этого.
Размышляя об этом, он обнаруживает, что ноги привели его к небольшому сирийскому храму какой-то их богини. Из тесного мраморного здания доносится звук горлового напева и негромкие ответные фразы молящихся.
Он никогда не был здесь, и внезапно ему становится любопытно увидеть, что делают народы со своими многочисленными богами. И ему еще рано возвращаться домой — вновь встречать толпу надушенных благовониями друзей Калидоруса с улыбкой ироничного лица мертвеца. Он накидывает капюшон, поднимается по пыльным ступеням и, пригнувшись под занавесью, заходит в храм.
Внутри — темно, густой запах дерева и масла. Хорошо сделанные лампы стоят в альковах, но их недостаточно, чтобы хватало света. Люди стоят плотно друг к другу, сгрудившись к алтарю, и какое-то время они выглядят невыразительной массой людей. Но со временем его глаза привыкают к полумраку. В лицевой части храма на мраморном постаменте в свете самых ярких ламп идет служба.
Различий совсем немного. Они убивают голубя и выливают его кровь на камень. Вино разливают в алтаре, молитвы бормочут по-гречески. Священники — женщины, и это, конечно, самая главная разница. Они одеты в белые одежды, и он вспоминает, что слышал когда-то — символ девственности, необладания ими мужчинами. Прошло много времени, когда у Иехуды была женщина — почти год — и тело его часто отзывается желанием по мягкой уступчивой плоти. Он не сомневается, что другие мужчины чувствуют свое тело таким же, когда мягкие девственницы разливают масло: от того кажется ли им этот момент более священным? Он слышал про их веру, что боги их рады желаниям плоти.
И там, конечно, стоит идолица, что тоже различает их храм от Храма в Иерусалеме. Она освещена лучше всего: дюжина ламп стоят в определенном порядке на уступах в форме ладони по стене вокруг нее. Она — обнаженная женщина с большими грудями, широкими бедрами, округлым животом и с бусами вокруг шеи — символ соития и более ничего? Они льют масло у ног статуи, словно она чувствует это, и они курят фимиам у ее головы, словно она слышит запах.
В какой-то момент часть молящихся бросаются вперед и в экстазе покрывают поцелуями ноги статуи, хватая ее за лодыжки, бормоча молитвы, бросая кусочки глины с нацарапанными посланиями и мелкие монеты в священный бассейн перед ней. Как будто — презрительно смотрит он — эти сделанные ими же объекты могут исполнить их же желания. Не произвело впечатления на него. Все это время он думал, что нечто ужасное, даже монструозное, происходило в этих храмах. Как большинство евреев, он никогда не входил в места греховного идолопоклонничества и представлял себе гораздо худшее, чем детские игры со всемогущей, притворно, куклой.
Что-то еще происходит. Улюлюкающие крики впереди толпы, где люди толкаются приблизиться к статуе. Изменилось настроение толпы — он ощущает это вокруг себя — как чувствуется изменения в сухом воздухе пустыни при внезапном приближении шторма. Люди вокруг него начинают дышать гораздо быстрее, сбиваясь в кучу все плотнее и плотнее друг к другу. Он чувствует женскую руку сзади на поясе. Он не может разглядеть ее — темно, и ее голова отвернута — но, как кажется ему, ей около тридцати лет, бледная кожа и намасленные волос с запахом сосновой смолы. Она одета, как уважающая себя замужняя женщина, но пальцы ее все так же хватаются за его одежду. Может, все должно закончиться оргией, он слышал о нечто таком в Иерусалеме. И эта мысль ужасает его и возбуждает, наполовину зародив желание в члене.
Но в мгновенном расхождении блуждающей толпы, когда ему становится видно освещенное место перед статуей, он замечает нечто другое. Женщина с распущенными волосами и со зрачками глаз, закатившимися вверх, танцует перед статуей. Подолы ее одежды вздымаются выше колен. Она неоднократно припадает к земле и подпрыгивает вверх. Из нее вылетают горловые крики. Она стаскивает робу со своих плеч и рук, обнажаются груди, но происходящее совсем далеко от любовных танцев.
В руке ее — небольшой серебряный нож, и она режет себя по рукам и по груди. Другие женщины поют вместе с ней, прищелкивая языками, шлепая себя по телу руками в ритм, и видит он, как приставляет она кончик ножа к соску груди, разрезая ярко-голубую вену. Она наклоняется вперед, и кровь брызгает на ноги статуи, словно молоко от кормящей женщины. Она садится на корточки и бросается срамными местами к статуе. Она режет свои бедра, завершая представление, будто истекает кровью из всех женских частей ее тела.
Женщина рядом с Иехудой все еще держится за него, и ее пальцы конвульсивно хватаются за материю и за его тело. До него доносится запах ее пота. Он убежден, что скоро начнется какой-то сексуальный обряд или что-то такое более отталкивающее, чем виденное им. Он боится этого. Но никто не двигается. Только истекающая кровью женщина продолжает танцевать, разнося свою кровь по статуе, и потом, совершенно внезапно, с диким криком, она падает и выкатывается к ступням идолицы, дрожащая и без сил.
Женщина, стоящая рядом с Иехудой, отпускает свою руку с его тела. Он мельком видит ее взгляд. Она выглядит полубессознательной, ее губы приоткрыты. Она вновь берется за него, неуверенно пробираясь по его робе. Ее рука находит теплую плоть его спины под одеждой. Она уходит ниже, хватаясь за его ягодицы, сжимая их. Позади зала, сквозь занавеси, несколько людей выходят наружу к свету, но он видит, как две-три пары прижались спинами к стенам храма. Кожа женщины глянцево блестит потом. Он чувствует запах ее; сквозь фимиам и запахи двухсот тел, прижатых тесно друг к другу, до него доносится густой желанный аромат ее. Он берется руками за ее талию и полуподнимает ее, проталкиваясь среди мужчин и женщин к храмовой стене. Она уже дышит с трудом, когда — между колонной и грубоотесанным камнем — он приподнимает ее, прижимает к стене, где ее ступни опираются на колонну, задирает подол и входит в нее. Она — влажная, жаркая и готовая, и стонет она, обнажая ее зубы, и руки ее царапают спину его, когда толчками входит он в нее. Не проходит много времени. Он даже не открывает ее грудей, как кончает и, содрогаясь, опускает ее к полу.