«Помнишь, что это был я в храме в тот день?» шепчет он ей в ухо. «Из-за моего забавного небольшого рассказа ты была такой влажной?»
Он хватает ее руку, его пальцы впиваются в ее мягкую плоть, и она судорожно вздыхает, и его это еще больше заводит.
Ее глаза обращаются к продавцу, который с любопытством наблюдает за ними. Они находятся в людском месте. Ей стоит только позвать, и люди прибегут на помощь, видя в ней респектабельную матрону, и он, если те захотят обследовать его, окажется евреем.
Она не зовет на помощь. Она смотрит на его руку, схватившую ее предплечие, и кожа там побелела от сильного захвата.
Она произносит: «Да».
Он овладевает ею в пустой конюшне неподалеку от рынка, где прокисший запах лошадей исходит от влажной соломы, и, дойдя до верха, она кусает его в плечо так сильно, что рот ее окрашивается красным от его крови.
Она не уходит так быстро, как в прошлый раз. Они сидят вместе, прислонившись к стене конюшни, слушая звуки шумной улицы: заманивающие возгласы продавцов, каменный стук копыт, крики играющих детей, безумный проповедник конца света, стоящий на углу возле рынка.
Она садится ему на колени и собирает его одежду вверх к поясу, открыв его изможденный член. Она берет его себе в руку, трогая края обреза большим пальцем. Она улыбается.
«Я слышала, что некоторые евреи подвешивают вес к нему, чтобы вновь отрасла крайняя плоть».
Он пожимает плечами. «Некоторые мужчины запускают свои руки в пчелиное гнездо, надеясь раздобыть меда». Его рука находит ее тело под ее одеждой. Его большой палец начинает двигаться. Она судорожно всхлипывает. «Большинство мужчин не настолько глупы».
«А дом Калидоруса — что это по-твоему?» шепчет она ему в ухо, наклонясь близко-близко.
И вскоре он вновь овладевает ею: неистово, ненасытно.
* * *
В один из вечеров он сидит с Калидорусом, они пьют вино и разговаривают. Все сейчас напоминает ему о чем-то другом, только искаженное и беспорядочное. Калидорус — пародия на Иехошуа. Жена Помпониуса — каша воспоминаний его жены. Этот вечер с Калидорусом — разбитая мозаика другого вечера, много времени тому назад. Если человек живет довольно долго, то каждый момент становится отражением какого-то другого момента.
Калидорус рассказывает: «Мой отец был освобожденным рабом. Ему было за пятьдесят лет, когда родился я, и его начальные сорок пять лет жизни им владели».
Иехуда слышал нечто подобное о Калидорусе. Нет никакого стыда в подобном, но и гордиться этим тоже не пристало. Калидорус выпил немного вина. Иехуда — тоже. Рабы вышли. Они одни в закрытой от всех комнате с зажженым камином, и маленькие божки дома Калидоруса выставлены линией на боковом столике.
«Хозяин освободил его, потому что он спас ему жизнь. От пожара. Он забежал в горящее здание, чтобы спасти своего господина. У него остались шрамы на лице и теле на всю жизнь, потому что загорелась одежда, когда вбежал он и не стряхивал огня, пока не спасся его владелец. Длинная сплошная полоса красной обгорелой кожи отсюда» — Калидорус показывает на свой пояс — «и досюда» — он касается правого виска. «Волосы так и не отросли на всей его правой стороне. Таким путем он выиграл себе свободу. Вот, почему ему разрешили взять жену, и почему я был рожден. Но до самого своего смертного дня, хоть он и был свободным, он все время называл того человека „Хозяин“».
Иехуда кивает головой.
«А теперь я — богатый человек», продолжает Калидорус. «Если бы я был только увлечен этим, я бы занялся политикой, занял бы место в Сенате. Знающий и умелый человек может все подниматься и подниматься в Риме, и никто не скажет ему, что для сана Первосвященника у тебя нет надлежащего отца или правильной родословни для царства. Мы сильны этим. А вы все ждете „законного царя“, сына Давидова. Мы же примем царем любого, у кого есть воля и способность к владению. Не существует такого закона, чтобы освобожденный раб не мог стать императором, и такое когда-нибудь произойдет».
Калидорус прочищает горло.
«Я слышал от друзей в Риме», внезапно говорит он, «что Император Тибериус сошел с ума. Он проводит все свои дни на острове Капри и етит детей». Калидорус поднимает бровь, растягивая кожу костистого лба. «Если бы я стал бормотать об этом в Риме, как ты понимаешь, кто-нибудь заявил бы на меня всего за пару медных монет, и меня бы забрали и убили бы».
«Это потому, что каждому нужен отец», медленно отвечает Иехуда. Калидорус сужает глаза. «Или хозяин», продолжает Иехуда, «что одно и то же. Без отца мы ищем себе хозяина: учителя, чтобы следовать за ним, или покровителя, чтобы ублажать его, или императора, чтобы бояться его. У человека, как твой Тибериус, голова открыта небу, и нет хозяина для повиновения. Вот, почему он сошел с ума».
«А кто же ты?» спрашивает Калидорус. «Ты же убил своего хозяина».
Иехуда пожимает плечами. «Один лишь Бог — мой предводитель и мой хозяин».
Калидорус крякает смехом.
«Боги не спасут тебя от сумасшествия. Они не помогли старому козлу на Капри».
А Иехуда не может сказать того, что находится в сердце его: что его Бог — настоящий Бог, а все эти маленькие статуэтки вздорных божков — всего лишь камни.
«Знаешь, что я услышал, Иехуда?» Калидорус наклоняется вперед, шутливо надев маску серьезности. «Я узнал из письма, посланного мне партнером по делу из Египта. Один из твоих старых друзей проповедует там, что Иехошуа все еще жив».
«Я видел, как умер он», возражает Иехуда.
«Оо», не спорит Калидорус, «конечно, он умер. Но, как ты говоришь, каждому человеку нужен хозяин».
«Правители и префекты убьют его за такие слова».
Калидорус соглашается кивком головы. «Большинство людей предпочтут умереть, понимаешь, чем выдать своего хозяина. В некоторых царствах рабы царя и его жены умирают вместе с ним, запечатанные в его склепе. У многих людей нет такого подвижного сердца, как у тебя. Они не могут повернуться от одного к другому. Они должны оставаться непоколебимыми, даже в своей смерти».
«Звучит немного благородно», медленно отвечает Иехуда.
«Звучит по-идиотски. Ты думаешь, что я все еще отношусь к семье хозяина моего отца, как к самым лучшим людям? Я могу купить их сотню раз. Мы не можем держаться все время одного и того же. В этой жизни, в конце концов, становишься предателем или глупцом».
Легко уходить, как только привыкнешь к ухода. И легким приходит чувство его приближения, ощущение, как начинаешь освобождаться от канатов, которыми привязан к земле. Становишься знатоком в понимании того самого момента абсолютной вершины любви или веры, после чего неминуемо наступает угасание. Наступает такой момент, когда даже начинаешь жаждать ухода — единственная постоянность, которая остается с нами. Человек, вечно скитающий — не проклят, а благословен.
Он уходит перед рассветом. Он берет с собой в дальнюю дорогу еду и три кольца, которые дал ему Калидорус за его однажды рассказанную очень хорошо историю, и ими он оплатит свою дорогу, или их стащат разбойники — только дорога расскажет ему в свое время. Несколько других нужных вещей, включая два острых ножа. Человек с двумя острыми ножами, хорошей обувью и сильными руками — богач, или не так далек от богатства. Он преуспеет, как всегда каким-то образом он преуспевал.
Он спрашивает у Бога: «Ты там?»
И отвечает Бог, как отвечает Бог всегда: «Да, сын мой, я — с тобой».
Набожный человек верит тому, что Бог не говорит с грешниками, и надо заслужить право услышать Его голос. Набожные неправы, и Бог говорит с Иудасом из Кериота точно так же, как говорил он с Иехошуа из Натзарета, и точно так же заговорит он с римским Императором Тибериусом, если только у свихнувшегося царя хватит мозгов на выслушивания.
«Что мне сделать?» вопрошает он Бога.
«Отправляйся на запад», отвечает Владыка. «Ты — в порту. Купи проезд на корабль и отплывай».
И решает он, что так и сделает. И нет никакой другой истории его жизни — только то, что он сделал, и что когда-нибудь сделает. Но о Риме было сказано следующее: человек там может стать кем-то другим, кем-то новым. Он не повязан ни своим рождением, ни родовой землей. И ему предстоит увидеть великие царства. На западе сидит на своем золотом троне развращенный Император Тибериус. На западе греки усердно учатся мудрости мира. На западе, как слышал он, есть демоны и ведьмы, и необрезанные варвары с бородами до самого пупка и с пятнами на коже. Он готов увидеться со всем этим. И пусть они считают в Израиле, что он мертв.
Каиафас
Они привяжут веревку к его щиколотке на случай, если он не выживет, то они смогут его вытащить.
Люди говорят, что тысячу лет тому назад во время правления Царя Давида или Царя Соломона в такой предосторожности не было надобности. Первосвященник входил в Святая Святых один в Йом Киппур, исполнял святой ритуал, зажигал благовония, орошал кровью, и Святой Дух опускался, и людям прощались грехи.
Даже пятьсот лет тому назад, после того, как им пришлось восстановить Храм после ухода из Вавилона, еще не было так опасно. Даже тогда, во времена легендарного Первосвященника Шимона Праведного, покрасневшая нить на рогах козла белела, и люди узнавали, что они прощены.
Но не сейчас. Сейчас, посылая Первосвященника в Святая Святых, они понимают, что он может не вернуться живым назад. Такое случалось нередко.
Святая Святых — комната в центре Храма — находится в центре мира. Она была первым куском земли, созданной Богом, когда сказал Он: «Да отделится суша от вод». Из этой земли произвел на свет Бог Адама и Еву — первых мужчину и женщину. Здесь привел пожертвовать Авраам сына своего Исаака, и Бог остановил его и дал ему жертвенного барана, отчего знаем мы, что приношение жертвы человеческой жизни неугодно Ему, а вместо этого желанны Ему сладкие запахи животной плоти. И в конце времен с этого места разнесется слово Божье, будто зовом золотых труб, и все народы преклонятся перед Ним. Это самое святое место во всем мире.