«И вы можете решить, когда напасть», догадывается Бар-Аво.
«На самом деле это лишь догадки. Всего лишь догадки. Наши вести часто приходят запоздалыми. Но попытаемся стащить у них, если сможем. Нет ничего слаще, — Ав-Рахам улыбается, и живот прижимается к столу, когда он наклоняется вперед, — чем убить римского солдата его же мечом».
Бар-Аво тоже улыбается. Он раньше представлял себя убийцей, как и все подростки. Вот он выхватывает меч и прорубает им кого-нибудь насквозь. Он приносил ягнят к Храму и видел, как жизнь покидала их, и ясно представлял себе, насколько простым и важным было это.
«Сколько из них мы должны убить, чтобы они ушли от нас?»
Ав-Рахам смотрит в глаза Бар-Аво, затем берет его за левое запястье и открывает его ладонь вверх. Он выбирает одну фасолину и кладет ее ему на ладонь.
«Так мы сейчас и делаем. Одного за другим. Но с Божьей помощью…»
Ав-Рахам сметает бобы с пергамента кистью руки. Двумя, тремя взмахами он счищает их всех.
«Вот, как мы должны делать. Каждого из них. Никакого мира, пока каждого из них не выкинули отсюда».
«Мы выбросим их в море», говорит Бар-Аво, глядя на разбросанные по полу бобы.
Ав-Рахам притягивает к себе Бар-Аво так близко, что до Бар-Аво долетает запах лука и специй от старика и чеснока из его рта. Ав-Рахам наклоняет к себе его голову и целует макушку.
«С тысячью таких парней, как ты», произносит он, «мы так и сделаем».
Ему доверяют со временем большие вещи. Ему рассказывают, где находятся склады мечей, и как смазывать и обертывать их в материю, чтобы те не ржавели в долгом хранении под землей. Он теперь знает, как поджигать разными способами дом, чтобы не требовалось много дров и не тратилось много времени. Он знает имена нужных людей по всей стране. Ав-Рахам даже попросил одного из стариков научить Бар-Аво читать, и хотя читает он медленно и по слогам, но это умение очень нужно для их революции.
Совершенная правда, что некоторые умения и знания скучны и монотонны, и его пришлось убеждать в их необходимости. Но наступает тот день, когда он в первый раз убивает человека. И тот день совсем нескучный.
Не было никакой особенной причины для того, чтобы был тот день, хотя он знал, что этот день настанет, и случится тот самый момент. Ему уже почти двадцать лет, и он командует небольшой группой людей того же возраста и помоложе. Они вредят, воруют что смогут, устраивают беспорядки и уничтожают здания и собственности, и говорят себе сами, что раз за разом, день за днем, они выталкивают римлян с их земли.
Сегодня предстоят бани. Рим не построил больших бань в Иерусалиме, как это он делает в других захваченных городах: небольшой бассейн, одноэтажное здание, рядом с дормиториями для солдат. Они моются там, и того достаточно, чтобы атаковать их. И туда же приходят и простые жители города, кто не понимает, что ходить в бани — это уже поклоняться Риму, и те, кто хочет показать свою лояльность римской власти. Короче, предатели в их предательских, обманчивых водах.
Бар-Аво и его друзья придумали план. На крыше бань находятся открытые окна, и здание расположено близко к другим зданиям, среди которых есть одно, принадлежащее человеку, который находится в большом долгу перед Ав-Рахамом, и его убедили предоставить им одно окно, выходящее на изогнутую крышу бань. Пошли четверо: Я’ир, Гийора, Матан и сам Бар-Аво. Они слезают из окна по стене, и у каждого на плече висит кожаная сумка, и они еле сдерживаются от хохота.
Сквозь окна на крыше они смотрят вниз на купающихся римлян.
И те выглядят смешно, позорно, и каждый из них ходит голым, как ребенок, без ничего, без стыда, без благопристойности, без никакого уважения.
«Посмотри-ка туда!» шепчет Гийора, младший из них.
Он указывает на мужчин, которых умасливают рабы. Над одним из них, в возрасте под пятьдесят и со строением тела солдата, работают два раба, втирая густые пятна желтого оливкового масла в кожу его спины.
«У меня никогда не было женщины, чтобы та работала так усердно надо мной», бормочет Я’ир.
Человек, чью спину натирают маслом, издает негромкий вздох удовольствия, и парни на крыше складываются пополам от смеха.
«И у него тоже!» смеется Я’ир. «Его никогда не касалась ни одна женщина, посмотрите на него!»
Еще нескольким мужчинам начинают натирать спины маслом точно таким же образом.
Бар-Аво говорит: «Моя мать делает точно так же с ягненком перед тем, как его зажарить».
«Посмотрим, какие они принесли с собой травы и специи!» вторит ему Я’ир, и они вновь заходятся в смехе.
«Мы же принесли наши специи, помнишь, да?» Бар-Аво указывает на кожаную сумку на спине Я’ира, и лицо Я’ира кривится ухмылкой.
Они располагаются у четырех окон подряд. Будет важно, ради наибольшего эффекта, начать по очереди. Гийора находится у самого дальнего окна. Под ним — жаркие комнаты, где упражняются мужчины, выгоняя из себя пот перед тем, как их умаслят. Они все обнажены — бегут на месте или бьют невидимых соперников. Гийора снимает со спины сумку и держит ее на весу. Содержимое сумки переливается от одного конца к другому. Он развязывает кожаный шнур, слегка приоткрывает сумку и чуть-чуть вдыхает ее запах. Лицо кривится. Они все принесли сумки полные жидких животных отправлений. Они смешали их с водой и дали постоять в бочке пару дней, чтобы те стали повонючее.
Гийора наполовину высовывается из окна, опускает пониже руку с сумкой и начинает раскручивать содержимое.
Вонючие, разжиженные, с плотными вкраплениями отправления расплескиваются широкой дугой по всей комнате голых мужчин. Вонь отвратительна. Отстоявшаяся жижа липнет ко всему и пахнет рвотой и болезнями.
Она попадает на тела тех обнаженных людей, на их орозовевшие спины и на их волосы, и один молодой солдат, невовремя взглянув наверх, получает ее в лицо, в рот и в глаза. Поняв, что попало на него, его начинает рвать.
И все они, конечно же, бегут. Они бегут в комнату с ваннами, и следующим по очереди их ожидает Бар-Аво со своей наполненной сумкой. Он нашел для нее собачью блевотину, смешанную с говном. И когда люди разбегаются по всем сторонам подальше от разлетевшейся вони, Бар-Аво тоже начинает опустошать свою сумку, раскручивая ее, и во всеобщей суматохе отвращения, двоих внизу начинает тошнить, и Матан опустошает свою сумку, и один из тех, стараясь разглядеть источник вони, получает ее прямиком в лицо. Сумки Я’ира уже почти и не надо, поскольку этому месту уже достаточно досталось, но он все равно вытряхивает ее в бассейн, куда запрыгнули несколько человек, пытаясь смыть с себя нечистоты.
Парни хохочут, скинув сумки вниз, и не могут не удержаться от того, чтобы посмотреть подольше, чем им следовало, как люди отчаянно пытаются почистить себя, и один из них опрокидывает ванну с маслом, которое разливается жиром и зеленью по плиточному полу. Другой человек смешно подскальзывается и падает в масло — так здорово, словно те играют сцену для них — и поднимается, и опять падает, барахтается, поднимаясь, хватается и опрокидывает на себя еще одного, покрытого коричневой слизью. И еще один человек ломает себе руку громким хрустом, пытаясь удержаться от падения, и, очевидно, сломана кость, и это более всего смешно наблюдать. Я’ир катается от хохота на спине, а Гийора кричит в окно: «Назад в Рим!»
Парни, конечно, слишком погружены в рассматривание зрелища. Они не замечают человека, забравшегося на крышу по лестнице, пока он почти не добирается до них. Он не покрыт ни маслом, ни говном. Это солдат во всей его униформе, один из людей снаружи, охраняющих здание на случай атаки. Они не замечают, пока не начинает кричать Гийора, и Бар-Аво отрывается от вида барахтающихся в масле людей и видит этого солдата: глаза, как светящиеся камни, оскалены зубы, подняв Гийору над головой и сбросив того сквозь окно вниз. Гийора приземляется с громким хрустом, и Бар-Аво не видит, двигается ли тот после падения — на это нет времени.
Солдат вынимает свой меч, и трое их — Бар-Аво, Я’ир и Матан — вскакивают на ноги и решают убраться с крыши. У них нет оружия. Солдат орет и бросается на них. Я’ир почти выпадает с края одного окна, но Бар-Аво затаскивает его назад, дернув за пояс туники. Улучив момент, солдат попадает мечом Я’иру, и лезвие меча краснеет. Я’ир кричит, напуганный, нервный, словно ребенок. Удар солдата отрубает кусок из поднятой вверх руки Я’ира, и, увидев это, Бар-Аво овладевает такой гнев, что он бросается вперед, не соображая ни о чем, кроме как о своей злости и о том, как ее вылить.
Ему везет. Если бы он задержался на мгновение или поскользнулся бы, то удар мечом пришелся бы по задней части его шеи, и голова слетела бы в окно на плиточный пол внизу. Он успевает пригнуться, а солдат, увидя танцы Матана позади себя, замирает на мгновение.
Бар-Аво отчаянно пинает солдата в колено и попадает в нужное место — в сторону. Колено отвечает треском, и солдат падает на колени, кричит и пытается схватить Бар-Аво за тунику. Он ловит его, он хватает его за воротник туники, он поднимает меч правой рукой, и Бар-Аво перехватывает правое запястье солдата.
Из них двоих — Бар-Аво слабее. Солдат давит рукой на него. Бар-Аво пытается удержать ее своей правой рукой, но сил не достаточно, и меч медленно опускается к его уху, к его лицу. И внезапно все меняется. Матан пинает солдата в спину, и этого момента внезапного освобождения давления вполне достаточно Бар-Аво. Он хватает запястье солдата и поворачивает меч в обратную сторону — к открытой мякоти горла над защитной пластиной.
Солдат опрокидывается на спину. Он задыхается, стонет и пытается схватить меч, вонзившийся ему в горло. Кровь пузырится, будто кровь ягненка, зарезанного жертвоприношением. И он умирает также быстро, тут — на черепице крыши, и липкая кровь капает вниз через открытое окно. Они какое-то время просто смотрят на случившееся, ошеломленные и молчащие, и только крики из бань напоминают им о том, что им следует бежать, вскарабкаться по стене и скрыться из виду.