— Ты говорил: отпустим в лес.
— Да забудь ты про лес. Это была хорошая идея. Но от хороших идей приходится иногда и отказываться. Надо приспосабливаться к реальности.
Еще пауза.
— Значит, — сказал Нури, — ты его пристрелить собираешься? Ты это задумал?
— Расслабься, дружок. Мы просто предоставим природе делать свое дело.
— Природе? Что значит «природе»?
— А то, что ебаного «Пепси» он больше от нас не получит, — рявкнул Белый. — Вообще ничегоне получит.
— Не матерись, друг. Мы же не материмся, забыл что ли? Мы хвалим Бога устами нашими, ты помнишь об этом?
— Да, да… как скажешь.
— Я этого не потерплю, — сказал Нури.
— Потерпишь, как миленький, — сказал Белый, мрачно, изнуренно и раздраженно. — Будешь сидеть рядом со мной и смотреть телик, пока новости не покажут.
— Я не стану сидеть здесь две недели или сколько там, пока человек умирает в нашем кресле от жажды и голода. Ты спятил?
Белый вскочил на ноги и заорал благим матом:
— А, так тебе быстрое решение нужно, дружок? Хочешь, чтобы прямо сейчас все и кончилось?
Началась потасовка: кряканье, топот, натужные вскрики. Воображение рисовало Тео этих двоих сошедшимися в титанической схватке, — обнадеживающую картину, на которой они душили друг друга в объятьях, пытаясь дотянуться до ружья, потом случайный выстрел, и Белый замертво падает на пол. Но вместо этого, всего лишь миг спустя, Белый ворвался в поле зрения Тео и наставил ружье прямо ему в лицо.
«Какое разочарование» — успел подумать он перед тем, как грянул выстрел.
Пуля бросила его в космическое пространство, он просквозил небесный свод, пронесся мимо Луны. И теперь плыл по солнечной системе, в миллионе миль от Земли. По-прежнему привязанный к креслу, Тео медленно кружил на нем вместе с безвоздушной тьме, искушавшей его иллюзией, что планеты и звезды вращаются вокруг него. Он знал, что это не так. Он был слепленной из мяса канадской куколкой, с пробитой в ней дыркой, и куколка эта болталась в пустоте вместе с прочим мусором.
«Мы — пыль, — сказал, завершая свое Евангелие, Малх. — Но пыль, наделенная миссией. Мы несем в себе семена Спасителя нашего, кои процветут в тех, кто придет после нас.»
«Черт, — подумал Тео, — надо было детей завести.»
— Прости, друг, — сказал Нури. — Прости.
Вселенная перестала вращаться и сжалась до размеров молодого Араба, стоявшего на коленях у его ног.
Тео, голова которого кружилась от адреналина, снова свалившегося в его тело с высоты в миллионы миль, заерзал, ловя ртом воздух, в кресле. Нури, покряхтывая от натуги, развязывал веревку, которой были обмотаны лодыжки Тео.
— Тебе нужно в больницу, — сказал Араб.
Тео повел уже успевшими получить свободу руками по своему телу, прогладил в поисках дырок лицо, шею, грудь, живот. Одежду его покрывали обожженные клочья полиуретана. Наконец, ладонь Тео остановилась на правом боку, прямо под ребрами, там, где пузырилась какая-то влага и ощущалась саднящая боль.
— Не лезь туда, друг, — посоветовал Нури.
— О Боже, — простонал Тео. — Теперь я умру.
— Не умрешь, — сказал Нури. — Рана не глубокая. Она… э-э…
Он слабо пошевелил полноватыми пальцами в воздухе, изображая легкость касания.
— Поверхностная?
— Вот, правильно, — согласился Нури. И указал на большую дыру в кресле, которому пуля и нанесла основной урон.
В комнате было до жути тихо. Телевизионная болтовня прекратилась. Шторы, остававшиеся опущенными со времени появления здесь Тео, были подняты и за ними различалось небо позднего вечера.
— Что произошло? — спросил Тео. — Где… э-э… ваш друг?
— Он пытался застрелить тебя. Но я отвел ружье в сторону.
— Он мертв?
— Нет, он… спит. — Нури глянул поверх Тео в другой конец комнаты, потом опустил взгляд на свои мягкие руки.
— Вы оглушили его?
Этот намек на его физическое превосходство, казалось, смутил Нури.
— Он не такой уж и сильный. Он… он болен, друг. Кости, весь организм, хорошего мало. Он принимает по десять, пятнадцать таблеток в день.
Тео не смог придумать, что на это ответить.
— Вы спасли мне жизнь, — наконец, сказал он. — Спасибо.
Нури его словно не услышал. Он думал о другом и, похоже, испытывал острую нужду высказать это другое.
— Не надо судить его слишком строго, друг, — с предельной искренностью произнес он. — Он не всегда был таким. Он был…
Прекрасные карие глаза Нури затуманились, вглядываясь в историю его отношений с Белым.
— Совершенно как мусульманин, более-менее, — закончил он.
Тео выпрямился. В боку пульсировала боль, к тому же, он понял, что кишечник его изверг-таки все, в нем содержавшееся.
— Что будет дальше? — спросил он у Нури.
Тот пожал плечами, как если бы обращаться с таким вопросом следовало не к нему.
— Не знаю. Думаю, ты можешь уйти. Я не хотел никаких осложнений. Просто хотел остановить твою книгу — и остановил. Миссия завершена. Ты можешь обратиться в полицию, мне все равно. Тюрьмы я не боюсь. Я вообще ничего не боюсь.
Тео поднялся было на ноги, но тут же снова упал в кресло. Из пулевого отверстия выдуло новые ошметки набивки. Нури взял Тео за запястье, помог ему встать.
— Я никому не скажу, обещаю, — произнес Тео. Кровь капала на ковер у его ноги. Может, попросить бинт, какой-нибудь бандаж — или лучше не искушать судьбу?
На Нури его обещание никакого впечатления не произвело.
— Я знаю, ты станешь говорить всем, кто захочет тебя слушать, что твое признание было ложным, — сказал он. — Но это уже не важно. На нем твоя история закончилась. А когда история заканчивается, больше в нее уже не вернешься. Так устроен мир.
— Нет, я о том, что не скажу ничего про вас. Скажу, что не видел похитителей, что они все время были в масках. И… и что они завезли меня в лес.
Нури улыбнулся, смущенно.
В дорогу Тео собрался так быстро, как мог, хоть ему и мешала жуткая, обильно кровоточившая огнестрельная рана в боку, обезвоживание организма и полные дерьма штаны. Он боялся, что, если слишком задержится в ванной, выдавливая на губку коричневое мыло, Белый очнется и выстрелит в него еще раз. И шесть недель спустя копы, вломившись сюда, обнаружат разложившийся труп Тео Гриппина с развороченной пулей головой, — а все потому, что он слишком долго и старательно отмывал свои яйца. Однако Белый не очнулся. Он так и лежал в беспамятстве на кушетке, накрытый аккуратно подоткнутым одеялом. Нижняя челюсть его отвисла, дыхание было затрудненным — мешал вывалившийся наружу язык. Выглядел Белый лет на семьдесят.
Нури выдал Тео чистое белое полотенце, чтобы прикрыть им рану, и узковатую для него черную куртку на молнии, дабы она удерживала полотенце на месте.
— Я не могу взять ее, — запротестовал Тео. — Это же ваша куртка.
— Это не моя куртка, — печально ответил Нури. — Это егокуртка. А он ее больше не носит.
Тео надел ее, застегнул молнию. Общий ансамбль — рубашка с кричащим рисунком, слишком тесная кожаная куртка и мокрые штаны — получился, пожалуй, не вполне приемлемым для «Шоу Барбары Кун». По крайней мере, бумажник его остался при нем. Тео собирался перед тем, как выйти к собравшимся в «Страницах» людям, переложить бумажник в карман пиджака, чтобы с несколько большим удобством расположиться на жестком стуле, да забыл, а теперь пиджак, разумеется, сгорел дотла, как и половина бывших в магазине книг.
— Твоя фамилия действительно Грипенкерл? — произнес, открывая выходную дверь, Нури.
— Да, — ответил Тео. Ворвавшийся в квартиру свежий ветер заворошил старые бумажные обертки от еды и прочий сор. С кушетки донеслось детское поскуливание.
— Она ведь еврейская, верно? — спросил Нури.
Тео покачал головой:
— Немецкая.
— Рад слышать, — сказал Нури — и сказал правду, на лице его выразилось облегчение. — Номер автобуса, который тебе нужен, двенадцать.
— Двенадцать, — повторил Тео и заковылял вниз по лестнице.