Она сделала неуловимое движение, и платье соскользнуло с ее плеч, обнажив небольшую грудь.
— Ну, целуй меня, целуй, — выдохнула она, зажмурив глаза и слегка приоткрыв губы. — Возможно, Коленька, у нас с тобой будет все, а сейчас… сейчас я не могу дать тебе больше, чем могу.
Он приник к ее обворожительному телу, покрывая его бесконечными поцелуями. Она с силой прижала к себе его голову, запустив ладони в густую шевелюру. Пальцы ее мелко дрожали. Время, казалось, потеряло свое измерение.
Послышался стук бамбуковых штор и отворилась дверь. Кто-то спускался к ним в «келью».
«Ну, вот, — разочарованно подумал Лодин, — как в плохом кино: на самом интересном месте пленка обрывается».
— Вот вы куда, разбойники, запропастились, — послышался Мишкин басок. — А ну за стол, а то коллектив разваливается.
— Миш, испарись, а? — махнула рукой Альбина, поправляя платье. — Не пожар. Между прочим, твой друг классно целуется, а это такая редкость.
Освобождаясь из объятий Николая, она крикнула вслед «испаряющемуся» Мишке:
— И все же мы идем!
Уже возвращаясь к столу, Альбина негромко шепнула:
— Не огорчайся, лапка, я думаю, ты здесь не в последний раз, ты еще будешь приезжать в Москву и тогда… Словом, я этого хочу!
Лодин понимающе улыбнулся и, целуя на ходу витой локон у мочки уха, произнес с нежностью:
— Альбиночка, ты просто прелесть!
В седьмом часу утра, когда все зверски устали и буквально валились с ног, гости начали постепенно расходиться. Лодин тоже чувствовал себя разбитым: давило виски и неумолимо клонило ко сну. Мишка с женой прикорнули на диване, Альбина пошла приготовить кофе, а он, тупо уставясь на свою рюмку, слушал бесконечную болтовню неугомонной Фанечки, которая рассказывала про какой-то новомодный тип джинсов. Ему хотелось выть и, чтобы остановить ее словесный водопад, он спросил:
— А где ты оставила своего друга?
— А-а, — поморщилась Фанечка. — Он нажрался и мы поссорились.
— Если человеку плохо, нужно ему помочь, а не ссориться с ним, — наставительно заметил Лодин.
Он встал и отправился на кухню, оставаться наедине с Фанечкой было невмоготу. Там Альбины не оказалось, и он подумал, что хозяйка находится в «келье», однако застал там только Вовочку Галаншина. Тот застыл в кресле с закрытыми глазами и был бледен, как труп. Рядом играл магнитофон. Неистовый, напористый Высоцкий на предельном голосовом надрыве повествовал о смерти истребителя «Яка» в тринадцати заходах. Вовочка не шевелился, и лишь желваки упруго играли на его лице. Вдруг он открыл глаза и мутным взором уставился на Николая.
— Вы… выпить хошь?
Он был чудовищно пьян и держался из последних сил.
— Ну, налей, — согласился Лодин, хотя пить ему совсем не хотелось.
— На… наливаю, — кивнул тот и, достав из-под журнального столика бутылку, с превеликим трудом наплескал водки в емкости.
Выпили молча. Вовочка откуда-то с пола поднял надкушенную сосиску, повертел ее в руках, поднес ко рту, но передумал и бросил на стол.
— Высоцкий человек, понимаешь, че-ло-век, а мы, не хочу тебя обижать. Ты Коля, да?
— Коля, — подтвердил Лодин.
— Ты Коля, а я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Хочешь, скажу? Молчишь, тогда скажу. Ты вот пьешь со мной, а сам думаешь, ляжет она с тобой в постель или нет, так?
— Я… я как-то об этом не думал, — не сразу нашелся Лодин.
— Врешь, врешь, вот и ты врешь… Весь мир погряз во лжи, правда нынче не в моде, это тебе я говорю. А ты не волнуйся, она с тобой переспит, как это было со мной… и и-и с другими. И м-мужу она рога наставляла дай-дай. Альбиночка — девочка без предрассудков, но, — Вовочка поднял вверх указательный палец, — она любит мужиков двух категорий: либо чтоб был личность, либо богат, как Крез. Чувствуешь масть, аа-а! Вы-и-ыв-выпьешь?
Он уже едва ворочал языком, но на мгновенье вдруг его взгляд просветлел, стал осмысленным.
— Ты думаешь, я ничтожество? Не скажи, дорогой. Вова Галаншин в столице не последний человек, совсем не последний. Я в такой фирме состою, где все, что угодно, водится, любой дефицит. Поэтому я многим нужен, могу и тебе пригодиться, кто знает… Потому что я хороший доставала, секешь, до-ста-ва-ла!
И он истерически захохотал.
— А ведь учился на инженера, но государство как инженера меня не уважало. Гроши давало, будто подаяние. У чурки Буратино и то золотые водились, а я что, дурней дерева?