До этого они виделись полгода назад, когда Ирвин присутствовал — в последнем ряду — на кремации той, кого он любил больше всех на свете. Рядом плакал парижский скульптор, от которого она когда-то ушла к нему, и было отрадно сознавать, что эта женщина, несносная и прекрасная, была любима вопреки разрывам и разводам. На выходе два почетных вдовца принесли соболезнования третьему, последнему и законному, математику, убитому горем так же, как они. Ричард Гласснер приложился мокрой от слез щекой к щеке отца и ушел вслед за отчимом, не оставив надежды на примирение в обозримом будущем.
Ирвин так и не понял, почему именно после рождения сына их брак дал трещину. Почему с появлением этого ребенка угасло, охладело, умерло все после шести лет вулканической страсти и безоблачного счастья. Наверно, он был любовником и только, а в отцы не годился: не имел ни склонности к этому, ни желания и совершенно не умел обращаться с детьми. Он пытался, но от этого было только хуже, и Каролина, заявив, что он ревнует к малышу, выпроводила его клонировать коров за океаном. Что она рассказала о нем Ричарду, он не знал, но каждый раз, забирая мальчика на каникулы в Майами, сталкивался с замкнутостью и непониманием, сводившими на нет всю программу развлечений. Больше Ирвин так и не женился. «Из-за сынишки», — говорил он, зная, что сам себе лжет.
В тот ноябрьский вторник «сынишка», недавно ставший заместителем директора Французского банка по денежному обороту, повел отца в японский ресторан, где зрелище разделывающих рыбу поваров избавляло от необходимости разговаривать. Они так и промолчали целый час, чувствуя, что им нужно многое сказать друг другу, и не зная, с чего начать. Ирвин жевал суши и изо всех сил стискивал зубы, глядя на чужого ему человека, у которого почему-то были глаза, нос и подбородок женщины его жизни. Неспособный сложить части в единое целое — совсем как те делегаты-«тряпичники», с которыми он общался не далее как утром на симпозиуме, Ирвин злился на себя за то, что видел в Ричарде лишь карикатурный портрет своей утраченной любви. Злился, прекрасно понимая почему.
Прощаясь, заместитель директора по денежному обороту сказал, что ради его отчима, к которому он очень привязан, будет лучше им больше не видеться. Ирвин кивнул с понимающим видом, ничем не выдав своей боли, и долго смотрел ему вслед. Он чувствовал себя старым любовником, принесенным в жертву во имя спокойствия семьи.
После того осеннего дня, разбередившего две его давние раны, — кровь Христова вновь поманила соблазном клонирования, а взрослый сын лишил надежд на опору в старости, — Ирвин впал в апатию, в какое-то трезво-обреченное состояние, из которого так и не вышел три года спустя. Его жизнь завершалась изогнутым туннелем: он не видел света ни впереди, ни сзади и, лежа на рельсах, ждал поезда, который что-то запаздывал. Этот кошмар преследовал его по ночам четыре-пять раз в месяц, всякий раз когда он не позволял себе напиться.
— Та-ак, — произнес Клейборн, закрывая папку, — все зависит от того, какие патенты Сандерсен мог получить за рубежом. Последний заявленный им в США в 1994 году, в год рождения его Христа, носил название «Методы клонирования млекопитающих с использованием эмбриональных и неэмбриональных клеток»…
Ирвин, очнувшись от его голоса, не сразу сообразил, где находится.
— Будьте так добры, — буркнул он, — не упоминайте имя Христа.
— А как прикажете его называть? Иисус-бис?
— У проекта есть кодовое название — «Омега».
— Ладно, пусть будет «Омега». Как бы то ни было, этот свинтус обеспечил себе крепкие тылы. Патент аж на семидесяти страницах, в нем предусмотрено абсолютно все, причем ни разу не упоминается слово «человек» — иначе соответствующие инстанции отказали бы ему в рассмотрении.
— У вас есть копия?
Уоллес Клейборн запустил руку в свой портфель и протянул ему документ. Ирвин удрученно перелистал страницы, на которых постатейно описывались все возможные случаи клонирования из новорожденных, развивающихся и взрослых клеток, в том числе из соматических клеток человека, определяемых биологическими кодами, и белковых смесей, используемых для их активации перед тем, как перепрограммируется ядро. Сандерсен оказался гением: под весьма расплывчатым заголовком, предполагавшим довольно узкие, чтобы не застопорить получение патента, рамки, под его интеллектуальную собственность подпадало все, что еще будет опробовано и доказано другими в ближайшие тридцать лет. Запатентована была методика, однако недвусмысленно подразумевалось право на созданного индивидуума. Был также оговорен срок эксклюзива: никто не мог использовать изобретение, равно как и вытекающие из него права, не оплатив автору патентную лицензию, аж до 2099 года.
— Тут, конечно, есть за что зацепиться в суде, — подал голос законник Белого дома. — Патент на изобретение Филипа Сандерсена, лица физического, выдан акционерному обществу «Дженетрикс Лимитед», то есть юридическому лицу, при этом Филип Сандерсен является держателем контрольного пакета акций упомянутого общества, которое было ликвидировано в 2001 году за нарушение закона, запрещающего опыты по клонированию человека. Плохо то, что конгресс вот-вот проголосует за отмену запрета: не знаю, смогу ли я добиться признания обратной силы упраздненного закона.
— Вы какую, собственно, цель преследуете, Уоллес? Пресечь по закону торговлю живым человеком или цену на него сбить? Все-таки не раба покупаете.
Судья оскорбленно приподнял брови, поправил голубовато-лиловый, под цвет глаз, галстук и с достоинством изрек:
— Я просто выполняю просьбу президента: этот ваш «Омега» в глазах публики должен быть свободен от чьих бы то ни было прав.
— Ладно, проехали, — вздохнул Ирвин и показал ему сорок седьмую страницу.
Клейборн, наморщив нос, уставился на буквы ТАГЦ, повторявшиеся в разном порядке в сотнях столбцов.
— Тимин, аденин, гуанин и цитозин, — объяснил советник по науке. — Химические субстанции ДНК, порядок которых определяет генокод. Сандерсен вписал в патент в качестве анонимного примера своих опытов последовательность оснований своего клона «Омега» — этого ведь достаточно, не так ли, он — собственник?
Судья только улыбнулся агрессивно-обиженному тону Гласснера. Он пригладил рукой свою пышную седую шевелюру и, расстегнув ремень безопасности, с расстановкой произнес:
— Будем танцевать от дела «Инфиджен» против «Эдвансед Селл Текнолоджи». Фирма «Инфиджен» запатентовала технику пересадки клеточного ядра задолго до рождения овечки Долли; она подала иск на том основании, что ее права распространяются на все виды клонирования из взрослых клеток. Упоминание в поданном позже патенте конкретного клона — Долли, Иисус-бис, ТАГЦ, не важно, как его назвать, — юридически несостоятельно, если не была применена новая технология, а это, насколько я понимаю, не тот случай, патент «Дженетрикс» всего лишь косвенным образом применил к человеку метод трансплантации ядра, опробованный на овце.
— Вы уверены, что у вас получится? — выдохнул Ирвин с надеждой.
Клейборн выдержал его взгляд, потом неопределенно поджал губы и отвернулся, вдруг заинтересовавшись проплывавшими в иллюминаторе облаками.
— По финансовым вопросам — да. Мне есть на что опереться.
— А что решил суд по иску фирмы «Инфиджен»?
— Они договорились полюбовно.
Слева уже маячил остров. Вертолет пошел на снижение, и собеседники молчали до самой посадки.
На террасе их поджидала медсестра в донельзя тесном халатике. Она предложила гостям прохладительные напитки, потом, вручив им стерильные бахилы и маски, провела в холл, украшенный египетскими статуями.